Предисловие
Уважаемый читатель, меня зовут Феликс Симоновский, в этой статье я расскажу о послевоенных Клинцах 1950-60 годов на фоне описания моей жизни и жизни двух предыдущих поколений моей семьи. Я – коренной клинчанин, родился в Клинцах в 1949 году в еврейской семье, после того, как мои родители, Исаак Кукуев и Александра Симоновская вернулись из эвакуации после войны. Наша семья жила в центре города, на пересечении улиц Пушкинской и Карла Либкнехта, переименнованные позже в улицы Пушкина и Октябрьскую, соответственно. (В последующем тексте будут использованы официальные названия улиц на момент описываемых событий). Cемья жила в доме, построенном для работников завода имени Калинина (в дальнейшем, для простоты, я иногда буду называть этот завод так, как называли его жители Клинцов, а именно – Калинзавод), на котором работал мой отец. Я учился в общеобразовательной школе номер 2 имени Герцена с 1956 по 1966 год. Примерно в эти же годы я параллельно учился в Клинцовской музыкальной школе. После окончания учебы я уехал в Москву для продолжения образования и уже возвращался к родителям только в гости во время каникул. Таким образом, мой рассказ – это короткое повествование о городе и жизни отдельно взятой семьи глазами мальчика и юноши.
Послевоенные годы
Я начну свой рассказ о Клинцах с послевоенных лет. Это были годы моего раннего детства, но многие события ясно запечатлелись и оставили глубокий след в моей памяти.
В течении Отечественной войны Клинцы находились под оккупацией германскими войсками более двух лет и были освобождены Красной армией только 1943 году. В результате воздушных бомбардировок город был значительно разрушен. Даже спустя 8-10 лет после окончания войны в городе оставалось много разбомбленных зданий.
Недалеко от центра города в земле зияли воронки от разрыва бомб, а в районе Солодовки, на западной окраине города, даже после многих лет сохранились многочисленные воронки от взрывов минометных снарядов, а также укрепленные окопы, вырытые в полный рост. В центральной части Клинцов стояли разрушенные строения, включая здание Энергетического техникума (бывшая Женская гимназия), бывшее Здание купеческого собрания (впоследствии клуб фабрики имени Коминтерна), бывшее здание Городской Думы, Торговые ряды и многие другие. Мы, мальчишки, любили лазать по развалинам и копаться в глубоких воронках, находя неразорвавшиеся патроны, а иногда даже пистолеты. Конечно, ничем хорошим, как правило, эти поиски не заканчивались. Помню случай, когда мальчишки из соседнего двора развели на “погорелке” костер и бросили в него горсть неразорвавшихся патронов (“погорелкой” мы называли огромную воронку, занимавшую весь северо-восточный угол перекрестка улиц Пушкинской и Карла Либкнехта, и разрушенные дома по окружности этой воронки). В результате, один из взрывающихся и разлетающихся патронов задел и серьезно ранил одного из мальчиков.
Конечно, родители запрещали нам лазать по развалинам. Но когда это останавливало 7-10 летних пацанов? Ведь близлежащие улицы и дворы – это былa средa нашего обитания, в них, во многом, проходила наша обыденная жизнь после уроков в школе. Конечно, кто-то оставался в школе на “продленке” (время после классных занятий), кто-то шел на занятия в кружки по интересам, организованные в школах и в городском Доме Пионеров, кто-то, как я, шел заниматься в музыкальную школу, кто-то играл во дворе с друзьями, а кто-то делал дома школьные домашние задания. Но… времени в детстве хватало на все!
После войны жизнь была, конечно, нелегкая. И в первую очередь, это касалось еды, питания. И хотя тяжелого голода я не припоминаю, но есть хотелось всегда. Это чувство я запомнил навсегда, и ко всему, что связано с едой буду возвращаться еще не раз в моем повествовании. Выскакивая на улицу с куском черного хлеба (белый был редкостью, и об этом я расскажу позже), ты часто сразу был окружен мальчишками, пристающими с просьбой: “Дай мандра, дай мандра”. А уж если повезло и удавалось заполучить кусок черного хлеба, политый подсолнечным маслом и посыпанный солью, что бывало нечасто и представляло собой уже не просто еду, а лакомство, то здесь стоило подумать, бежать ли сразу на улицу к зовущим тебя друзьям, или неспеша съесть этот кусок самому. Неизвестно, когда еще тебе повезет в следующий раз.
Здесь я отвлекусь на минуту и отмечу, что в лексиконе как взрослых, так и детей часто использовался (да и продолжает использоваться до настоящего времени) блатной жаргон, воровской и лагерный. Слово “мандро” на этом жаргоне означало хлеб (или еще шире – питание). Понятно, почему этот жаргон появился в повседневной жизни простых людей и распространился особенно среди малообразованных слоев населения. Блатной жаргон во всех обществах существовал всегда, как существовала всегда уголовная и бандитская городская среда. И это не удивительно в стране, где система каторги (введенная еще Петром Первым) и уголовных тюрем и лагерей существовала, как минимум, более двух столетий. Действительно, лексика улиц изобиловала жаргонизмами блатного языка. И мы, мальчишки, с малых лет прекрасно знали, владели и использовали в обыденных разговорах слова и выражения этого языка.
Но, вернусь к теме снабжения населения продуктами питания в описываемые годы. Магазинов в городе было немного, были они небольшого размера и располагались в центральной части города, в основном, по улице Карла Либкнехта. Да и выбор продуктов был весьма ограничен.
Именно поэтому продовольствие, в основном, закупалось на сельскохозяйственных рынках, на которые колхозы и крестьяне из окружающих город сел и деревень свозили свою продукцию.
До войны, в конце улицы Свердлова появился больший по размерам рынок, который так и назывался в народе – Большой рынок, а после войны – еще один рынок, в районе Тепляковщины, который называли Малым.
Как я уже упоминал выше, ситуация с продуктами в Клинцах, как, очевидно, и в большинстве других небольших провинциальных городах страны, даже спустя 10 и более лет с момента окончания войны, была нелегкая. Хотя продукты, привозимые крестьянами из близлежащих сел и деревень, и покрывали частично потребности городского населения, тем не менее, многих товаров и продуктов не хватало. Месяцами мы не видели мяса, не говоря уже о колбасных изделиях, конфетах, печенья, соленой рыбе, макаронах, лапше и других продуктах, требующих предварительной обработки. Помню, мои родители покупали – обычно, в конце осени, когда резали на зиму скот – на рынке телячью или свиную ногу (стоило это недешево и покупалось только раз в году) и отдавали её в коптильню, расположенную на близлежащей от Торговых рядов улице. После чего копченая нога подвешивалась в прохладном месте (у нас в квартире это была ванная комната, окно которой на зиму не заклеивалось, и поэтому там всегда было холодно), и от целого куска понемногу – в основном, для праздничного стола – отрезались пластинки такой самодельной ветчины. Передать словами то, каким вкусным был этот деликатес, невозможно. Помню, несколько раз я пробирался в ванную комнату, срезал и немедленно проглатывал пластинки мяса, за что мне, бывало, попадало от родителей.
В этих условиях, основным продуктом питания был картофель. Он, во многом, заменял хлеб и другие мучные изделия. Картошку запасали на зиму следующим образом. Колхозы, по распоряжению районных властей, выделяли заводам и организациям участки картофельных полей. Работники выезжали в колхозы, шли по полосам уже выкопанного картофеля, собирали его вручную в мешки и закидывали эти мешки в кузова грузовиков. Машины развозили картофель по адресам работников, где каждый сгружал свои мешки и помещал их в подвал, где картофель хранился всю зиму до следующего года.
Надо пояснить, что каждый подъезд нашего многоквартирного дома на улице Пушкинской имел подвал, расположенный под первым этажом.
Это было большое неотапливаемое помещение, разделенное деревянными перегородками на отсеки. Каждой семье в квартире (а почти все квартиры в послевоенные годы были коммунальными, т.е. в них жило несколько семей) принадлежал один отсек. Там хранились запасаемые на зиму свежие овощи, такие как картошка и капуста, стеклянные банки с засоленными или замаринованными овощами (помидоры, огурцы), а также бочки с соленой капустой.
Еще одно из воспоминаний, отложившееся в моей мальчишеской памяти, это постоянные поиски чего-нибудь сладкого. Конфеты в доме появлялись очень редко, даже и не припомню откуда, поскольку в магазинах их практически не бывало. Иногда, правда, “выбрасывали” (этот термин использовали, когда речь шла об одноразовом, редком появлении какого-либо продукта или изделия в магазинах) сладкие твердые конфеты “Гусиные лапки”, которые можно было долго сосать. Основной сладостью в доме был сахар, но не рафинад или песочный сахар, а твердый, кристаллический. Специальными щипцами его надо было раскалывать на небольшие кусочки, после чего их можно было грызть вприкуску с чаем.
Примерно в середине 50-х годов на улицах города стали продавать мороженое, которое привозили в металлических бидонах со съемными крышками, помещенных на передвижные тележки. Буквально несколько таких тележек привозили, разгружали и устанавливали на центральных улицах города. Мороженое было одного вида и продавали его на вес. Продавщица специальной ложкой накладывала его в вафельные стаканчики и взвешивала. Позже, в 60-х годах у нас в доме стал изредка появляться шоколад. Мне запомнились шоколадные плитки, намного толще тех, которые впоследствии начали продаваться в магазинах. Это был шоколад, который как мне объяснили, выдавался только военным летчикам. Как он появился в нашем доме я точно сказать не могу. Кажется, его мама привозила из Москвы, где жил ее брат, мой дядя, демобилизованный военврач, служивший во время войны и после, вплоть до 1960 года, в летных частях военной авиации.
В 1954 году родилась моя сестра Ирина, но наша семья продолжала еще какое-то время жить в одной из комнат трехкомнатной коммунальной квартиры, где проживали еще две семьи. В те годы, было вполне обычным явлением, когда семья из четырех человек проживала в одной комнате. Естественно, в такой квартире была одна кухня, один туалет и одна ванная комната на всех. Семьи договаривались о времени приготовления пищи, потому что кухонная плита топилась дровами и имела несколько отверстий, на которые помещались металлические кольца различного диаметра, предназначенные для использования кастрюль или тазов разных размеров.
Дерево для топки плиты покупалось каждой семьей отдельно. Для получения поленьев нужных размеров, помещаемых в печное пространство кухонной плиты, ствол спиленного дерева клали на “козлы” и распиливали на короткие чурбаны с помощью двуручной пилы, после чего каждый чурбан раскалывали топором на несколько мелких поленьев. Такие поленья укладывали в виде поленницы в сарае, который, помимо хранения дров, использовался как хранилище домашнего скарба. В поздние годы в нем также разрешалось держать свиней, кур, гусей и кроликов, а также сено, солому и другой корм для этой живности. Сараи представляли из себя длинное деревянное строение, расположенное во дворе нашего дома, и у каждой семьи был свой личный сарай.
В нашей, как и в других коммунальных квартирах, была одна ванная комната. По взаимной договоренности она использовалась попеременно каждой семьей в определенное время дня в так называемые “банные дни”. Обычно люди мылись один раз в неделю. И этот день был субботой. Здесь молодому современному читателю надо пояснить, что если взрослые члены семей и подростки могли пойти мыться в городскую общественную баню, то для мытья маленьких детей лучше было использовать преимущество многоквартирных домов, в которых существовали ванные комнаты.
Я уже говорил ранее о том, что ванная комната в нашей квартире была самым холодным местом. Может возникнуть вопрос: “Почему?” Ответ прост. Только в первой половине 50-х годов в массовой продаже появились первые бытовые компрессионные холодильники. Но они были большой редкостью, и купить их было возможно только в Москве или в каких-то других больших городах, но не в Клинцах. Кроме того, их стоимость была в 3-5 раз выше среднемесячной зарплаты даже моего отца, который к тому времени работал начальником цеха на Калинзаводе. В нашем доме в те годы, насколько я помню, холодильников ни у кого не было. Продукты, требующие хранения при пониженной температуре, хранили в подвалах и сараях в холодное время года, или в погребах со льдом – у кого они были – когда весной наступало потепление. Мы использовали все перечисленные способы, но первоочередные для употребления продукты в зимнее время держали в ванной комнате, где была только небольшая маломощная батарея парового отопления, а окно никогда не заклеивалось на зиму. Когда требовалось использовать ванную комнату по ее прямому назначению, окно занавешивали толстым одеялом, а температуру в самом помещении постепенно поднимали, разогревая воду в титане (печи для нагрева воды) который растапливали, как и кухонную плиту, дровами. И если кухонные газовые плиты, вместо печных, были установлены ближе к концу 1950-х годов, то газовые нагреватели в ванных комнатах, вместо титанов, появились только в середине 1960-х.
Заканчивая главу о послевоенной городской и бытовой жизни в Клинцах, нельзя упустить эпизод с катастрофической нехваткой продуктов, возникшей в 1962 году, накануне и во время, так называемого, Карибского кризиса. После окончания Второй мировой войны это было самое крупное противостояние государств, поставившее Советский Союз и Соединенные Штаты Америки на грань войны из-за размещения на Кубе советских ракет с ядерными боеголовками.
Прошло не так много времени после окончания Великой Oтечественной войны в 1945 году и большинство людей хорошо помнили голодные военные, да и, последующие за ними, послевоенные годы. И, как бывало и раньше, люди, напуганные неизвестностью и предполагающие негативное развитие как внешне-, так и внутриполитических событий, бросились в магазины, скупая все подряд. В государственных магазинах и без того было “шаром покати”, а тогда в течение нескольких дней исчезли спички, соль, мука, и начал исчезать хлеб. И так-то хлеб, в основном, был доступен только двух сортов, называемых по-простому: белый и черный, причем оба вида не лучшего качества. Поскольку в те годы продовольственные карточки в Клинцах не вводили, то наступил момент, когда белый хлеб исчез с прилавков полностью, а черный, приобретший вид черной, липкой и кислой массы, стал поступать в магазины не каждый день и без предварительного объявления. Услышав о том, что в магазин завезли хлеб, мама бегом бежала в ближайший к нам продовольственный магазин, расположенный на первом этаже Дома Рабочих на углу улиц Пушкинской и Парижской Коммуны, чтобы занять очередь. По предыдущему опыту мы знали, что на всех хлеба не хватит. Продажа хлеба была ограничена: одна буханка – в одни руки. Поэтому я хватал за руку сестру, и мы бежали вслед за мамой. В случае удачи нам доставалось три буханки! Т.е. до следующего завоза хлеба, который мог случиться на следующей неделе (а мог и не случиться), хлебом мы были обеспечены. Неудивительно, что многие люди в то время страдали различными заболеваниями, связанными с недостаточным или некачественным питанием. Не была исключением и наша семья. Отец всю жизнь страдал язвенной болезнью желудка и двенадцатиперстной кишки. Тот же самый диагноз был поставлен и мне в возрасте 15 лет.
Истоки семьи Кукуй: С 18 по начало 20 века
После описания о жизни в послевоенных Клинцах я хотел бы рассказать о моей семье, одной из многих подобных ей, проживавших в Клинцах в 20-м веке. И начну я издалека, чтобы хотя бы кратко отдать уважение и упомянуть o предшествующих поколениях семьи по отцовской линии. Итак, немного истории.
Семью Кукуй можно рассматривать как типичную еврейскую семью, жившую в провинциальном городе, расположенном на стыке России, Украины и Белоруссии, в населении которого большой процент занимали евреи. Объясню, почему я использую наименование фамилии семьи как Кукуй, несмотря на то, что назвал в предисловии своего отца Кукуевым.
Изначально, носители фамилии Кукуй – это евреи-ашкеназы, проживающие вплоть до настоящего времени, в основном, в России, Беларуси, Украине, Молдове и Литве (если брать в рассмотрение территорию бывшего Советского Союза). Ашкеназы — это потомки тех евреев, которые переселились в Европу из Израиля через Италию (Римскую империю), а в дальнейшем, примерно в восьмом веке нашей эры были приглашены Карлом Великим, императором Римской Империи, переселиться коммуной в долину реки Рейн на территории современной Германии, где прожили несколько столетий. Затем они, по разным причинам, продолжили мигрировать на восток и оседали в Польше и Литве, на территории тогдашней Речи Посполитой, часть которой позже перешла к Российской Империи.
Следуя самым ранним из обнаруженных документов, первым из предков, живших в 18 веке под кличкой Кукуй (фамилии евреям стали присваивать по распоряжению Российской Императрицы Екатерины Второй в конце 18 века), был, по-видимому, Вольф Кукуй. Мужская линия была затем продолжена его сыном Гершоном (1763-около 1840), внуком Гиршем (1816-1910), правнуком Сендером (1843-1895), праправнуком Борухом-Мойше (1875-1968), прапраправнуком Исааком (1914-2004) и, наконец, мною, прапрапраправнуком Феликсом (1949 года рождения).
Предположительно, место рождения и проживания мужчин первых трех поколений семьи Кукуй было поселение Кричев, хотя не исключена их миграция, по-крайней мере, семьи Гирша Кукуя, что следует из того, что его сын Сендер, по-видимому, был рожден в близлежащем поселении Чериков. Оба эти поселения находились в 19 веке на тогдашней территории Могилевской губернии Российской Империи недалеко друг от друга и существуют по настоящее время на территории современной Могилевской области Беларуси. По-видимому, в начале 1860-х годов Сендер, оставаясь приписанным с семьей к слободе Антоновка Чериковского уезда переехал в город Кролевец, относившийся тогда к Черниговской губернии Российской Империи (ныне Сумская область Украины). Предположительно, там и был рожден в 1875 году его сын, впоследствии мой дедушка, названный Мойша. Как минимум до 1895 года Мойша жил вместе со своими родителями в Кролевце, а позднее переехал к старшему брату, проживавшему тогда неподалеку, в городе Новгород-Северском.
Приблизительно в 1900 году Мойша (Моисей) Сендерович Кукуй женился на девушке по имени Соша, дочери Моисея Рабиновича. Отмечу, что по еврейской традиции, жених (и будущий муж) не мог носить имя отца невесты. Видимо поэтому, мой дедушка добавил имя Борух к своему первоначальному имени Моисей, что было вполне обычным явлением. Например, тяжелобольным людям, чтобы они выздоровели добавляли второе имя к их первоначальному, которым они были названы родителями. Вскоре, Борух-Мойша и Соша переехали жить в посад (в дальнейшем получивший статус города) Клинцы, который в те годы относился к Черниговской губернии и был расположен примерно в 130 км к северо-западу от Новгород-Северского.
В семье Боруха-Мойше и Соши Кукуй родилось семеро детей. В период с 1901 по 1906 у них родились сын и две дочери. Место жительства Боруха-Мойше и Соши и, соответственно, место рождения двух следующих дочерей, рожденных в 1907 и 1911 осталось неизвестным. Предположительно, их семья переехала опять в Новгород-Северский, но после 1912 годa вновь вернулась в Клинцы, где в 1913 году родилaсь дочь. Причиной переездов семьи могли быть обстоятельства, связанные с чередой погромов, прокатившихся по тем местам в конце 19 и начале 20 веков.
Через три недели после начала Первой Mировой войны, 16 августа 1914 года в семье родился седьмой, последний ребенок, названный Исааком (мой будущий отец).
Мой дедушка Борух-Мойше Кукуй
Моя семья, без малого, прожила в Клинцах целое столетие, поэтому описание жизни семьи Кукуй я ограничу этим отрезком времени.
По моим воспоминаниям и со слов моего отца Исаака, дедушка Борух-Мойше был грамотным человеком. После его смерти в семье остались книги, написанные на иврите, древнееврейском языке, который в настоящее время является официальным языком государства Израиль. Борух-Мойше был глубоко верующим человеком и это были книги религиозного характера. Грамотность Боруха-Мойше говорит о том, что он, очевидно, учился в хедере, начальной еврейской религиозной школе, в каких учились практически все еврейские мальчики, поскольку Танах (Еврейская Библия), основной священный текст в иудаизме, обязаны были читать все евреи.
Для лучшего понимания образа жизни Боруха-Мойше и его вовлеченности в иудаизм следует упомянуть, что мужская линия семьи Кукуй от начала повествования и до моего дедушки относилась к коэнам. Коэны – это каста еврейских первосвященников, прямых потомков библейского Аарона. Интересно, что по последним исследованиям и генетическим тестированиям было подтверждено, что коэны произошли от общего предка.
Во время существования Храма в Иерусалиме коэны проводили ежедневные и праздничные традиционные действия, включая чтение священных свитков, и совершая жертвоприношения животных. Коэны также выполняли важную функцию по сопровождению выполнения людьми своих религиозных обязанностей. Коэны играли центральную роль в религиозной жизни государства, обладали полномочиями для решения определенных правовых вопросов, а также имели значительное политическое влияние в древней Иудее. Считается, что коэны могли участвовать в подготовке части священных текстов, которые позже вошли составной частью в еврейскую Библию. До настоящего времени, коэны предлагают особые священнические благословения и связаны определенными законами в ортодоксальных и некоторых консервативных еврейских общинах.
Принято, что единственным способом быть признанным коэном – это поддерживать традицию, восходящую к временам Аарона и передаваемую из поколения в поколение. Во многих еврейских общинах на протяжении поколений велись тщательные записи, чтобы гарантировать, что родословные линии остаются чистыми. Принадлежность мужчин с фамилией Кукуй к коэнам была выяснена нами недавно, когда после многолетних исследований и поисков родственников линии семьи Кукуй в Америке и в России были восстановлены связи с потомками Меера Сендеровича (Александровича) Кукуй, одного из родных братьев Боруха-Мойше. От них и была получена эта информация и фотография надгробного памятника на могиле Меера на Востряковском кладбище в Москве, на котором после имени выгравировано слово “коэн”. Такая надпись могла возникнуть, только будучи подтвержденной документально и с разрешения раввината. Почему я столь подробно остановился на истории и понятии “коэнства” и какое отношение это имеет к Боруху-Мойше, станет понятно из дальнейшего описания его жизни в Клинцах.
На моей памяти, по крайней мере, начиная с 1960 года, когда дедушка переехал из дома одной из своих дочерей, проживавшей с семьей в Клинцах по улице Щорса, к своему младшему сыну Исааку (моему отцу) в нашу квартиру, он все дни, с раннего утра и до позднего вечера, проводил в синагоге. Это косвенно говорит о том, что Борух-Мойше был не простым прихожанином, зашедшим помолиться, а выполнял в синагоге определенные функции. Дедушка был довольно известным человеком в Клинцах. Мне приходилось наблюдать, как с ним постоянно здоровались люди, когда он проходил по улицам, и как часто он останавливался, чтобы поговорить с кем-то из его многочисленных знакомых. Дедушка на самом деле общался со мной весьма мало: давала о себе знать возрастная разница в 75 лет и языковые проблемы (он практически не говорил по-русски), так что он был для меня человеком из какого-то далекого прошлого. Степень его известности в городе стала мне окончательно понятна, когда, неожиданно для меня, после его кончины летом 1968 года на похороны собралось несколько сотен человек, чему я был очень удивлен. Xорошо помню, что огромная толпа народу, буквально запрудившая перекрёсток улиц Пушкинской и Карла Либкнехта и прилежащие отрезки этих улиц буквально поразила мое воображение.
Здесь я бы хотел отметить, что мое удивление еще было вызвано и тем, что я к тому времени знал, что в годы Отечественной войны в Клинцовском фашистском гетто было убито треть еврейского населения города, около 3000 человек. Hо даже несмотря на это, в 1950-х годах, Клинцы местами продолжали внешне напоминали еврейское местечко. Даже в центре города, где мы жили на углу улиц Пушкинской и Карла Либкнехта и где по булыжным мостовым (а улицы, даже недалеко от центра города, были в то время неасфальтированы) с грохотом проезжали телеги, запряженные лошадьми, можно было наблюдать, как пара пожилых евреев спорит о чем-то, перекрикивая уличный шум и активно размахивая руками.
О том, обладал ли Борух-Мойше какой-либо гражданской специальностью, никаких упоминаний в семье не осталось. Хорошо известно, однако, что евреи, проживавшие в деревнях и небольших поселениях, занимались земледелием или держали коров и домашнюю птицу, выставляя на продажу молоко, кур и гусей, или отвозя их в близлежащие города и продавая там на рынках или оптовым покупателям. Клинцы, как и близлежащие города и посады, были одним из таких поселений. (Из исторических источников известно, что еврейское население Клинцов в начале 20 века составляло более 10%. А в последующие годы, вплоть до начала Отечественной войны, увеличилось до трети).
Судя по тому, что в годы НЭПа Борух-Мойше держал в Клинцах продуктовую лавку, можно предположить, что и во времена царской России он тоже занимался торговлей. Видимо, это и было его основным занятием, позволяющим содержать семью. Кроме того, Борух-Мойше всегда хорошо играл на скрипке, у него был свой инструмент, как выяснилось впоследствии, очень высокого качества. Вплоть до своей кончины в 1968 году на 93 году жизни он играл дома на скрипке еврейские традиционные ритуальные мелодии. Отец рассказывал мне, что дедушку приглашали играть на семейных торжествах, на свадьбах и на похоронах. По-видимому, работа фидлером (скрипач, исполняющий еврейскую традиционную и народную музыку) приносила ему дополнительный заработок.
Жизнь семьи Кукуй в Клинцах
В 1917 черта оседлости (территория Российской Империи, в пределах которой еврейскому населению было разрешено проживать), установленная в 1791 и официально отмененная в 1915 году, практически перестала существовать.
Казалось, что для евреев, особенно молодежи, открылась возможность привнести в свою жизнь драматические изменения и реализовать задуманные мечты. Видимо поэтому, после 1920 года шестеро из семи детей Боруха-Мойше и Соши Кукуй уехали из Клинцов в “большую” жизнь, пятеро из них – навсегда (одна из сестер осталась в Клинцах и никогда не покидала города, видимо, в силу ее физических ограничений). И только Исаак, младший сын Боруха-Мойше и мой будущий отец, уехавший из Клинцов около 1930 года в Москву, куда его позвал старший брат, работавший там к тому времени уже несколько лет, позднее вернулся в Клинцы.
Приблизительно к 1932 году Исаак закончил фабрично-заводское училище при московском заводе “Фрезер” и после непродолжительной военной службы успел несколько лет проработать фрезеровщиком на том же заводе.
К тому времени в Клинцах уже работал механический завод, будущий завод текстильного машиностроения “Текмаш”. В 1930 году завод был переименован в Клинцовский механический завод № 4 имени Калинина и стал выпускать продукцию для текстильной промышленности: ткацкие станки, делительные каретки, алюминиевые колодки для валяльной промышленности и другие виды изделий. К этому времени в составе завода числилось около 150 работников.
По тем временам, для небольшого города вроде Клинцов предприятие такого размера считалось достаточно крупным, и многие клинцовские семьи были связаны с Калинзаводом. Одной из таких семей, правда уже после Отечественной войны, стала семья Исаака Мовшевича Кукуй (или, в русифицированном варианте, Исаака Матвеевича Кукуева). В те времена еврейские имена и фамилии видоизменялись, чтобы звучать привычнее для русского слуха. (Сегодня это объясняется как одно из проявлений скрытого антисемитизма, что в общем-то так и было.) Итак, в 1937 году молодой Исаак Кукуй, вернувшись из Москвы, поступил на работу в инструментальный цех завода “Текмаш” в качестве фрезеровщика.
Жил он со своими родителями, в доме, расположенном в центральной части города на улице Александрова, куда семья в середине 20-х годов переехала из дома Малкина по улице Пушкинской 36 (до 1910 года – Кумпановка). Исаак показал себя способным и инициативным работником и очень скоро был назначен помощником мастера, потом контрольным мастером, и затем начальником участка, а перед войной был переведен на должность заместителя начальника инструментального цеха. В 1941 году, почти сразу после начала войны, завод “Текмаш” был эвакуирован в город Кузнецк Пензенской области, где был организован завод № 748 Наркомата Вооружения, на котором было налажено производство снарядов и другого военного оборудования. Поскольку Исаак еще до войны был комиссован и уволен из состава вооруженных сил, он был эвакуирован вместе с заводом.
Первое время он продолжил работать на заводе в Кузнецке заместителем начальника инструментального цеха, но в начале 1943 года был повышен в должности до начальника самого крупного цеха на заводе, механического, и проработал в этой должности до возвращения завода из эвакуации обратно в Клинцы. После возвращения с заводом из эвакуации Исаак Матвеевич Кукуев продолжил свою работу в качестве начальника механического цеха. Оба директора завода, возглавляющие предприятие в те годы, и Быховский, и Лаптев, высоко уважали его и неоднократно предлагали ему занять должность начальника производства и даже, одно время, главного инженера. Но отец каждый раз отказывался, мотивируя это недостатком образования (не будем забывать, что он закончил только фабрично-заводское училище, что являлось формой ремесленного училища, даже не техникума) и тем, что предпочитает живую работу с людьми. Своим друзьям он вскользь говорил (и, впоследствие, рассказывал мне), что должности начальника производства и, тем более, главного инженера завода потребуют его вступления в коммунистическую партию, от чего он всегда отказывался, несмотря на сильное и постоянное давление руководства завода. Действительно, он был человеком, абсолютно не склонным к политическим решениям и внутренним интригам, что повсеместно имело место в руководстве больших коллективов. Единственное, на что он согласился, это продолжать работать в должности начальника самого крупного, механического цеха, численность работников которого достигала более сотни человек.
Отец продолжал работать в должности начальника механического цеха вплоть до конца 1970-х годов. Он посвящал много времени улучшению производственных процессов и условий труда рабочих. Его техническая деятельность, предложения по реконструкции и модификации станков и подсобного оборудования были отражены в многочисленных рационализаторских предложениях, сертификаты которых продолжают храниться в домашнем архиве семьи. А его успехи и достижения в трудовой и общественной деятельности можно проследить по многочисленным Почетным грамотам, полученным от руководства завода, а также грамот, подписанных городскими, районными и областными руководителями, некоторые из которых были бывшими работниками механического цеха, руководимого моим отцом.
Уже достигнув пенсионного возраста и оставив должность начальника цеха, он еще несколько лет продолжал работать на заводе в качестве наставника рабочей молодежи, делясь своим богатым опытом, а также преподавал в Клинцовском техническом училище, расположенном на улице Урицкого, неподалеку от Дома Текстилей. И еще одно замечание, касающееся личных качеств Исаака Матвеевича. На моей памяти, отец всегда был известным и уважаемым в городе человеком. Характерно, что он, проходя по улицам, не успевал отводить правую руку от шляпы (по выходным и праздничным дням он всегда носил, в зависимости от сезона и погоды, либо фетровую, либо соломенную шляпу), приподнимая ее и, таким образом, отвечая на приветствия его многочисленных знакомых.
В завершение этой главы, несколько деталей о частной жизни семьи Исаака Матвеевича в послевоенное время. После возвращения из эвакуации он сделал предложение своей будущей жене Александре Романовне Симоновской (ее имя и отчество при рождении – Шифра Рувимовна, но в семье ее звали Шура), с которой познакомился еще на заводе в Кузнецке, куда она была эвакуирована со своими родителями из Украины. В 1948 году они поженились, и им была выделена комната во вновь построенном доме для работников Калинзавода. Здесь надо отметить, что еще до войны на месте продовольственной лавки Долгова по адресу Пушкинская 31, на углу улиц Пушкинской и Карла Либкнехта, было начато строительство многоэтажного дома для работников завода. Оно не было завершено до начала Отечественной войны и возобновилось лишь после освобождения Клинцов. Этот дом известен всем клинчанам как «Молочный».
И в самом конце моего повествования несколько слов о себе в клинцовские годы. В 1949 году у Исаака Матвеевича и Александры Романовны родился сын. По предложению бабушки по материнской линии меня назвали Феликсом, по первым буквам имен ее братьев и сестер (Фаня, Евель, Лейба, Исаак, Клара и Соломон), убитых фашистами в 1942 году в Прилуцком гетто Черниговской области. У меня рано проявились способности к музыке, и когда мне было около четырех лет мама начала учить меня игре на фортепиано. Примерно через год меня отдали продолжать заниматься музыкой к частным преподавателям (тогда это называлось “занятия на дому”).
В Клинцах жило немало образованных людей. Среди них были врачи, инженеры, учителя и музыканты. Сначала я учился у сестер Пастуховых, живших в частном доме в районе Почетухи, затем у сестер Соколовых, которые жили в Доме Рабочих, расположенном через дорогу от нашего дома, на другом углу улиц Пушкинская и Карла Либкнехта, и, наконец, у Веры Андреевны Мерлиной, тоже жившей в то время неподалеку от нашего дома на улице Пушкинской напротив старообрядческой церкви. В 1955 году я поступил в подготовительный класс Клинцовской детской музыкальной школы, расположенной в то время на Богунской улице. Состав учеников школы быстро рос, и через несколько лет школе предоставили здание гораздо большего размера, по улице Пушкинской 39, где она просуществовала почти 15 лет, пока не переехала в более комфортабельное помещение на улице Урицкого 23.
Основной преподавательский состав музыкальной школы был количественно небольшой, но высоко профессиональный. Кроме моей преподавательницы, Веры Андреевны Мерлиной, в школе преподавал Аграновский по классу скрипки и Поржиз по классу фортепиано. Все трое заканчивали столичные консерватории, что само по себе характеризует уровень их подготовки. Мои успехи в музыке были отмечены дипломом на одном из конкурсов молодых исполнителей, проходившем в Брянске в 1964 году. Меня готовили к поступлению в консерваторию, но по причинам, выходящим за рамки этого повествования, этого не случилось.
В 1956 году я поступил в Клинцовскую общеобразовательную школу номер 2 имени Герцена, расположенную в самом центре города на пересечении улиц Карла Либкнехта и Урицкого, в одном квартале от дома, где жила наша семья, а в 1966 году окончил ее, после чего навсегда уехал из Клинцов, возвращаясь к родителям лишь на каникулы или во время отпусков.
В 1985 году, за год до Чернобыльской катастрофы, родители покинули Клинцы, переехав в город Владимир, где к тому времени моя сестра и я проживали со своими семьями. Так закончилась история жизни семьи Кукуевых в Клинцах.
Эпилог
В 1992 году мои родители переехали в Израиль, где в то время уже жила моя сестра Ирина со своей семьей и прожили почти до девяностолетнего возраста. А я с женой Лидией и сыном Максимом переехали в 1995 в США и поселились в штате Вашингтон в метрополии Большого Сиэтла.
По прошествии многих лет, в 2019 году – год моего семидесятилетия – мы с женой, совершая путешествие по Европе и Израилю, заехали в Россию. В программе нашего пребывания, кроме Москвы и Санкт-Петербурга было, конечно, и посещение Клинцов. В предыдущий раз я был в Клинцах перед отъездом в Америку, в 1994 году.
Центр города практически не изменился. Все выглядело, как и 60-65 лет назад, и напоминало детские годы: дом на Пушкинской 31, Дом Рабочих, Дом Советов, здание школы Герцена, Центральный сквер, городской Парк им.Воровского, пожарная каланча. Как прежде выглядел и вестибюль школы, и парадная лестница, ведущая на второй этаж в актовый зал. Только на Почетной доске выпускников, закончивших школу с медалями, на которой, в числе других выпускников 1966 года, стояли и мои имя и фамилия, добавились имена учеников, закончивших школу в последующие 53 года.
А от завода “Текмаш” остались корпуса заводоуправления, механического, инструментального и сборочного цехов. Только теперь в реконструированных зданиях располагались бизнес-центр, гостиница, торговый центр и еще какие-то организации.
Жизнь города продолжается, и новые поколения людей называют теперь себя клинчанами. А старый город и его жители остаются на фотографиях в семейных альбомах и в памяти тех, кто когда-то родился и жил в городе, который навсегда остался для них родным местом, их малой родиной, местом, где остались надгробные камни предков, таких, как памятник моего дедушки Боруха-Мойше Кукуй на Клинцовском еврейском кладбище.
Послесловие
Эта статья в представленном виде была бы невозможна без помощи моей племянницы Виктории Лосик. Во-первых, поиск людей из предыдущих поколений расширенной семьи Кукуй и вся работа с архивными данными – это результат ее многолетней работы. Во-вторых, некоторые фактологические материалы были уточнены и представлены в статье именно благодаря ей.
© Феликс Симоновский
