В октябре 2022 года «Хроноскоп» опубликовал статью о найденной могиле Генриха Самуиловича Канта в небольшом поселке Машина Суражского района. Изучив эту могилу, мы заинтересовались историей семьи Кантов и провели исследование, в котором рассказали нашим читателям историю о нескольких поколениях немецких колонистов семьи Кант, приехавших в 1830-х годах в Россию (ссылка на статью).
В процессе работы над статьей мы познакомились с правнучкой Генриха Канта – Валерией Стародубцевой. Валерия Александровна кандидат технических наук, доцент кафедры «Электротехника», преподает в Ижевском государственном техническом университете. её трудовой стаж составляет 64 года, научно-педагогический — 58 лет, она ветеран труда. Награждена медалью имени Ломоносова за вклад в науку и медалью «Дети войны», а также знаком отличия Ижевского технического университета за педагогическую деятельность. Несмотря на эти внушительные цифры, Валерия Александровна продолжает трудиться и до сих пор передает свои знания студентам, чем вызывает большое уважение.
По нашей просьбе Валерия Александровна записала воспоминания о своей жизни в Клинцах, рассказала о своей бабушке Генриетте Генриховне (дочери Генриха Канта), о войне, оккупации, о фильтрационном немецком лагере в Польше, о возращении в Клинцы, о послевоенной жизни.
Эти уникальные воспоминания показались нам настолько интересными, что мы решили продолжить нашу историю и рассказать о пяти поколениях семьи Кант-Стародубцевых, живших в Клинцах и окрестностях на протяжении более 120 лет с 30-х годов XIX века до середины XX века.
Откуда появились немецкие колонисты под Клинцами
Начнем мы с краткой предыстории появления в 8-ми верстах от Клинцов суконно-фабричной колонии Новые Мезиричи (сейчас – поселок Мизиричи Клинцовского района), которую построил 30-х годах XIX века клинцовский фабрикант П.С.Исаев.
Пётр Семёнович Исаев владел суконной фабрикой в Царстве Польском в городе Згерже и сбывал свои товары через Москву в Кяхту (Бурятия) для торговли с Китаем. В 1830-31гг. вспыхнул польский мятеж, и фабрика Исаева была разорена. По окончании польского восстания он счел невыгодным восстанавливать её в Польше и предвидя то, что от значительно увеличившегося налога на польские ткани выиграют суконные фабрики в России, решил отстроить фабрику заново на своей родине – в Клинцах. Как образец для новой фабрики была выбрана суконная фабрика в польском городе Мезерице (нем.Meseritz), Силезия, отсюда и появилось название колонии – Новые Мезиричи.
В конце 1832 года Исаеввыкупил у клинцовского помещика И.П. Бороздны большой участок земли -1094 десятин (из них – 700 десятин леса) на реке Унеча. Он пригласил переехать в Россию своих работников-немцев, опытных суконщиков, которых он хорошо знал. Первая волна переселения немцев пришлась на 1833-1834 гг., а затем в 1837 году последовала вторая волна переездов немцев в Черниговскую губернию.
Самуэль Кант (1796 – между 1853 и 1857)
Родоначальник российского ветви древа семейства Кантов, Самуэль Кант, работал суконщиком на суконной фабрике Исаева в Новых Мезиричах.
В архиве Исаева, мы нашли большое количество т.н. «билетов», что-то вроде официального разрешения на въезд, позволяющих иностранцам беспрепятственно въехать на территорию Черниговской губернии с пометкой – «по тракту на заставах пропускать без задержания», которые были оформлены на прусских (немецких) подданных, причем с указанием профессии – суконщик, мастер, подмастерье, механик.
Среди «билетов» за 1837 год мы находим билет на въезд в Черниговскую губернию на имя Самуэля Канта, с женой Луизой и дочерьми – Вильгельминой, Юлианной, Каролиной и сыном – Генрихом-Адольфом. На обороте документа были указаны даже приметы всей семьи, такие как рост, овал лица, цвет волос и глаз.
А до этого, семья Кантов прибыла в Киев по другому «билету», тоже от Черниговской губернии от 8 октября 1835 года. То есть ехали они очень долго – почти полтора года, или же, возможно, вначале было получено первое разрешение на въезд в Россию и, находясь еще в Польше, в 1835 году у них рождается сын Генрих и семья решила подождать некоторое время, пока ребенок и его мама будут готовы к длительному путешествию. А уже в 1837 году они приехали в Н.Мезиричи, где Самуэль и стал работать суконщиком.
Самуэля Канта мы трижды встречаем в записях метрических книг в качестве восприемника (крёстного) в семьях ново-мезеричских работников суконной фабрики; последний раз – в 1853 г. А в 1857 г. его жена Анна-Луиза второй раз выходит замуж за суконщика из Новых Мезиричей Иоганна Симона Марца. Значит, Самуэль Кант умер в промежутке между 1853 г. и 1857 г.
Генрих Кант (1835-1898)
Как раз с обнаружения в маленькой деревне Машина, недалеко от поселка Мизиричи, сохранившейся могилы Генриха Канта и началось наше исследование.
На маленьком кладбище не составило труда найти надгробие Канта. Оно резко выделяется на фоне привычных деревенских могилок. Памятник находится в хорошем состоянии, видно, что за ним ухаживали.
На могиле Канта установлен металлический шестиконечный крест с трилистными окончаниями. Подобно оформленные памятники можно увидеть на Охтинском и Громовском старообрядческом кладбищах в Санкт-Петербурге. Нижняя косая перекладина креста исполнена в виде таблички, надпись на которой гласит:
Здесь покоится тело
Генриха Самуйловича КАНТ
Родился 10 октября 1835г.
Скончался 15 ноября 1898г.
Мир праху твоему.
У Юрия Багровцева, праправнука Генриха Канта, хранится старая фотография этого надгробия, сделанная приблизительно 70 лет назад.
Судя по записям метрических книг, Генрих и его сестра Каролина крестили детей в семье Ридель. В метриках, где указаны данные о роде занятий крёстных, в 1872г. Генрих в Н.Мезиричах отмечен как Comtoirbeamter (нем.) — это конторский служащий, клерк. А 1874 и 1880 гг. в Обрубе он уже — Verwalter (нем.) — это управляющий. Получается, что Генрих перебрался из Новых Мезиричей в Обруб (сейчас – это поселок Добрик Унечского района, расположенный рядом с деревней Машина).
Об имении Исаевых Обруб упоминается в разных источниках, в т.ч. и у Евгеньева в книге «Сто лет клинцовской шерстяной промышленности». Понятие «имение» не ограничивается одним домом или деревней. Это мог быть достаточно большой участок. Учитывая соседство Обруба (Добрика) и хутора Машина, можно допустить, что дом управляющего имением мог находиться в Машине. Такое предположение может объяснить захоронение Канта на деревенском кладбище в Машине.
Генрих Кант женился на Эмилии Норвальд. В браке у них родилось 8 детей. Четверо из них умерли в раннем возрасте. Из оставшихся хорошо известна судьба Генриетты и её сестры Елизаветы.
Генриетта Генриховна Стародубцева, урожденная Кант (1877-1953)
Рассказывает В.А.Стародубцева.
«Моя бабушка Генриетта Генриховна Стародубцева (урожденная Кант), как указано в выписке из метрической книги прихода Беловеж, к которому относились все лютеране Суражского уезда, родилась 25.03.1877, её полное лютеранское имя — Генриетта Эмилия Александра Евгения Кант. Родители: Кант Генрих из Обруба и Эмилия урожденная Норвальд. Крестные: красильный мастер Адольф Пешель и Элиза Хаазе, незамужняя. Бабушка всегда подчеркивала с достоинством свое происхождение.
Всегда при воспоминании о бабушке в памяти всплывает высокая стройная женщина в темном, закрытом, прилегающем платье с длинными рукавами. Единственным украшением были пуговицы или нашитая по низу юбки тесьма в тон платья. В праздники бабушка надевала на платье кружевной воротник и кружевные манжеты. Бабушка вставала раньше всех, приводила себя в порядок, и никто из домашних никогда не видел её в халате. Занимаясь домашними делами, она надевала фартук, который всегда был в темных тонах. Со стороны бабушка казалась суровой и неприступной, но по-своему она была ласкова и доброжелательна. Каждый член семьи имел ласкательное имя, которое всегда использовалось в обращении. В семье не допускалось «сюсюканья», никаких обращений типа «моя рыбка», «мой зайчик», «мой котик» и т.п. Хотя я и была её любимой внучкой, самое нежное ко мне обращение было «Валюня».
Бабушка с детьми бала строга, требовала беспрекословного выполнения семейных порядков и традиций. Я никогда не слышала, чтобы она повышала голос, но дети и внуки слушались её безропотно. Достаточно было одного её взгляда. С большим уважением к ней относились сыновья, дочери не всегда находили с ней общий язык.
В Клинцах мы жили на берегу Стодольского озера в поселке на улице Электроцентральной (сейчас улица Мира) и часто жители поселка приходили к ней за советом. Она была прямолинейная и принципиальная, всегда могла дать дельный совет, но никогда ни перед кем ни лебезила и свое мнение высказывала прямо в глаза, каким бы оно не было.
Кстати, и неблаговидные поступки своих детей она тоже осуждала, никогда не пыталась их оправдать. Когда сын Василий влюбился в девушку, которая была беспризорницей и связана с криминалом, она перестали с ним общаться и даже после того, как он прекратил с ней отношения, еще долго не общалась с ним, пока он не женился на другой женщине, но при этом отношения у нее с ним были прохладные.
Бабушка была фаталистка. Она стойко переносила неприятности и горе, никогда не плакала, даже при воспоминании об Андрее, младшем и самом любимом сыне, который пропал без вести, и в своих молитвах благодарила бога, что остальные сыновья вернулись живыми с войны. Молилась она каждый вечер с лютеранским молитвенником, который, к сожалению, не сохранился после её смерти. Я хорошо помню эту маленькую черную книжицу в хорошем состоянии. Вообще бабушка относилась трепетно и аккуратно к вещам, что требовала и от всех членов семьи.
Когда кто-нибудь начинал плакать из-за каких-либо неприятностей, она всегда говорила, «что это судьба, и надо радоваться, если потерял палец, что не всю кисть руки, если потерял кисть, что не всю руку, если потерял руку, что не потерял жизнь».
«В нашей семье строго соблюдались с семейные традиции. Особенно в тот период, когда с нами жила бабушка. За стол обедать и ужинать садились всей семьей. Когда я еще была маленькая, то стояла у ходиков на стене и ждала, когда стрелки будут вместе, в 12 часов родители приходили на обед и мы все вместе садились за стол. А если они задерживались, я требовала от бабушки: «Две стрелки вместе, пора обедать». По выходным дням семейный обед было священным действием. Бабушка накрывала на стол. Все садились за стол и, не дай бог, кто-нибудь из детей попытается взять что-то со стола. Тут же получал затрещину, или удар по рукам. Жили голодно, но по выходным бабушка выдавала всем по куску хлеба с маслом. Она мазала черный хлеб так, что масло попадало в дырочки, а поверх хлеба его не было. Она пришла бы в ужас, увидев, как сейчас едят не хлеб с маслом, а масло с хлебом: масло даже не размазывают, а кладут на хлеб целым куском.
Детям категорически запрещалось «кусочничать», т.е. перекусывать между строго определенным временем приема пищи. Все были воспитаны так, что к шкафу с продуктами даже не смели подойти. Холодильников тогда не было, всё, что могло испортиться – хранилось в погребе. Именно поэтому еду готовили на один раз, особенно летом. Ходить с едой по квартире, а тем более выходить на улицу, категорически запрещалось. И мы всегда смотрели с завистью на детей, которые выходили гулять с яблоком или с куском хлеба с сахаром или вареньем. Когда выросли мои дети, я пыталась запретить им выходить на улицу с едой, но у меня ничего не получилось. Улица оказалась сильнее меня и моих семейных традиций.»
Генриетта Генриховна Стародубцева (урожденная Кант) всю жизнь прожила в Клинцах. В 1949 году она по состоянию здоровья переехала в Ленинград к старшей дочери Лидии, где и жила до своей кончины. Умерла в 1953 году в возрасте 76 лет и была похоронена на Охтинском кладбище.»
Война, оккупация, фильтрационный лагерь в Польше, возвращение в Клинцы
«Моё первое и самое яркое детское воспоминание — это бомбежка. Страшную бомбежку пережили жители города в ночь с 20 на 21 июня 1943 года. Я, бабушка и мама сидим в погребе, который находился под домом, дверь открыта. Над озером висят на парашютах осветительные ракеты. Самолеты с воем пролетают над озером, но бомбы сбрасывают вдалеке от нашего дома, в районе Почетухи. Неожиданно дом вздрагивает, бабушка прижимает меня к себе, а в это время бомба попадает в озеро, и я вижу только фонтан брызг напротив нашего дома у другого берега. Позже я узнала, что этот страшный налет советской авиации был приурочен ко второй годовщине начала войны
Всплывают в памяти отдельные эпизоды. У калитки нашего дома стоит солдат и кричит: «Матка, матка, работу давай». Это итальянец. Итальянцы появились в городе в начале 1942 года, они брались за любую работу, а сделав её, с удовольствием пили чай. Денег не брали, в основном, продукты. Иногда забывали свою винтовку, потом прибегали за ней. Стояли в Клинцах и венгерские войска. Однажды соседка прибежала к бабушке с причитаниями. Оказалось, что она выменяла на «черном рынке» у венгра кусок мыла за десяток яиц, а оказалось, что это деревянный брусок, обмазанный слоем мыла.
Вспоминаются и немцы. Мне, четырёхлетнему ребенку, они казались черными великанами. Это были эсесовцы. Я никогда не выходила за пределы своего двора без бабушки, поэтому не испытывала перед ними страха. Соседи детей старались не выпускать из дома. Немецкие солдаты подзывали детей, предлагая конфету, а затем ударом сапога отшвыривали от себя и, смеялись, хлопая друг друга по плечу.
У нас была трехкомнатная квартира, поэтому к нам определили на постой немецкого офицера. Немецкий язык, пока жила с нами бабушка, был вторым разговорным в нашей семье. Постоялец вел себя очень уважительно и корректно. Денщик привозил продукты, и бабушка готовили, как сейчас помню котлеты, потом он приглашал нас поужинать с ним. Летним вечером бабушка сидит со мной на высоком крыльце нашей квартиры, а постоялец разговаривает с ней, показывает семейные фотографии. Он в белоснежной рубашке, черные брюки-галифе на подтяжках. Ничего зловещего.
Перед отступлением немцев был опубликован приказ: всем жителям немецкой нации эвакуироваться в Германию. Бабушке в это время было уже 66 лет. Естественно, работник из нее никакой, поэтому с нами вывезли мою мать и меня. 28 июня 1943 года нас погрузили в телячьи вагоны и вывезли на территорию Польши, в город Пабъяницы.
Это был фильтрационный лагерь. После санобработки поселили в комнату на втором этаже. Комната проходная, через нас проходили 13 человек. Так жили почти два месяца. Потом нас перевезли в другое место недалеко от Пабъяниц. Поселили в дачном домике, комната без окон, 5х7 метров на четырех человек. Нас трое и еще одна женщина. Кровать одна 2-х спальная, спали поперек. Так прожили 6 недель.
29 октября 1943 года я с бабушкой переехала в город Варта в 6 км от Лодзи. Племянница бабушки – Евгения Каленевич, дочь её младшей сестры Елизаветы хлопотала перед немецкими властями, чтобы забрать нас на её полное обеспечение, мою маму, как молодую, трудоспособную и имеющую образование с нами не отпустили, и в конце ноября 1943 года она была направлена в Югославию, город Магдебург на принудительные работы на авиазавод.
Очевидно, детская память избирательна. Этот отрезок жизни с июля 1943 по октябрь 1943 года в моей памяти не сохранился. Тетя Женя, так я её всегда звала, работала врачом в психиатрической лечебнице. Она располагалась в поместье Малков. Жили в большой квартире на втором этаже. Сколько было комнат, не помню, но хорошо помню необъятные коридоры и в квартире, и на лестничной площадке. Бабушка не занималась хозяйством, все было в руках бабушки Лизы. В комнате, которую выделили нам, стояло высокое старинное кресло, и на нем сидела бабушка с книгой, а я играла в уголке со своими игрушками. Все ко мне очень хорошо относились, приносили разные игрушки. У меня было много кукол, и я играла с ними в школу. До сих пор помню мебель для куклы, которую мне подарил чиновник, знакомый тети Жени по фамилии Рыбак. В наборе был шкаф с ящичками и стол с весами. В ящички насыпали фасоль, горох, рис и т.п. Я пересыпала, ложечкой их в кукольные тарелки, аккуратно взвешивая. Иногда играла в магазин. Бабушка нарезала бумажки, а я делала из них кулечки, взвешивала ″продукты″.
В хорошую погоду тетя Женя брала меня с собой на работу. Она разговаривала с пациентами за высоким забором из сетки, а я по другую сторону забора играла в песочнице. Рядом с тетей Женей всегда был санитар и переводчица немецкого языка. До оккупации г.Варты немцами в 1939 г. она работала главным врачом в той же психиатрической лечебнице. Заняв город, немцы вывезли всех больных из лечебницы, не смотря на протесты тети Жени, а ей пригрозили расстрелом. Как она позже узнала, всех больных расстреляли в лесу. Сейчас на месте расстрела братская могила и небольшой обелиск. Уже после войны тетя Женя в дни поминовения всегда возлагала туда цветы. А в психиатрическую лечебницу стали привозить немецких солдат и офицеров с фронта на лечение. Командовал лечебницей немец, тетя Женя была просто лечащим врачом.
Уже в социалистической Польше, после войны она была арестована за пособничество немцам. Провела месяц в тюрьме Серадза, пока её не реабилитировали. То, что она была простым врачом, и спасло её от тюрьмы.
Хорошо помню, как за высоким забором ходили странные люди. Одни стояли, неподвижно глядя в одну точку, другие ходили, бормоча что-то себе под нос. Я не понимала ничего и спокойно играла рядом с ними. Но иногда по ночам в квартире раздавался телефонный звонок, и было слышно, как тетя Женя дает указания применить к буйным больным ″сухой коц″ или ″мокрый коц.″. Потом я узнала, если больного туго обматывают сухой материей — ″сухой коц″, мокрой -″мокрый коц″.
Очень часто из ближайших деревень приезжали за тетей Женей, т.к. она была единственным врачом в округе. Ей приходилось ставить в известность о своем отъезде начальство. Правда, оно всегда давало согласие, т.к. не лезло в её лечебные дела. Вернувшись, тетя Женя с порога либо говорила ″му-му″, значит, заплатили молочными продуктами, или ″ко-ко-ко», значит, получила яйца за работу. Я, конечно, не помню о трудностях с продуктами. А вот бабушка рассказывала, что немцы категорически запрещали крестьянам оставлять себе продукты, все должны были сдавать. Чтобы обеспечить меня молоком, так необходимым для моего развития, бабушка ходила в гости к знакомой, у которой была корова, та ей наливала молока, а она привязывала к поясу под юбку бутылку. Приходила в гости с пустыми руками и также возвращалась. Если бы немцы узнали об этом, расстреляли бы и бабушку, и ту женщину, которая давала молоко. Тетю Женю все любили и уважали, поэтому старались помочь.
Ранней весной (скорее всего в марте 1945 года) в лечебнице началось оживление. Подогнали подводы. Немцы кричали ″schneller, schneller ″, Кругом только и было слышно: ″русские, русские″. Бабушка Генриетта и бабушка Лиза метались по квартире, собирая вещи в узлы. Тетя Женя руководила погрузкой больных. Их, вместе с санитарами рассаживали по подводам. Нам выделили отдельную подводу. Немецкое начальство уехало вперед, обогнав длинный обоз эвакуируемых. Неожиданно все встали. Пошли с тетей Женей посмотреть, в чем дело. Посреди дороги — огромная воронка от бомбы, а на её склонах мертвые люди в неестественных позах, лошади, разбросанные вещи. Я с криком бросилась к бабушке, уткнулась лицом в узлы с вещами и так пролежала, пока не остановились. Тетя Женя велела развернуть подводы на проселочную дорогу и вернуться в Варту. Ночью мы уже вернулись домой. Долго у меня перед глазами стояло эта картина: воронка с мертвыми людьми, разбросанные вещи, убитые лошади.
Лечебница продолжала работать, но уже без немцев. Варту не бомбили, не освобождали с боем. Власть сменилась тихо, просто вместо немцев пришли русские. А потом на территории больницы появились русские зенитчицы. Зенитки установили в парке, а веселые девушки в форме жили в палатках на въезде в лечебницу. Они все время пели, танцевали, смеялись. Я с ними подружилась, они играли со мной. Помню, однажды над нами летели самолеты, от горизонта до горизонта я бросилась прятаться, а они мне говорят: ″Не бойся! Это наши летят бомбить Берлин″, а когда они летели обратно с облегчением говорили: ″Отбомбились″. Не знаю почему, но я еще долго боялась звука пикирующего самолета. Очевидно, эти звуки врезались мне в память еще при бомбежке в Клинцах. Эту тишину нарушили в мае, на день Победы. Девушки-зенитчицы кричали ″Ура! Ура!″, обнимались, стреляли в воздух. Это был день Победы.
14 марта стало известно, что можно писать письма в СССР. Первым, кому написала бабушка, был дядя Жорж. Он жил в Ленинграде, и бабушка очень хотела вернуться именно туда, но ей в Бресте не разрешили. Пришлось, возвращаться в Клинцы.
Из письма дяди Жоржа узнали, что немцы сожгли наш дом на берегу озера. С 21 сентября 1943года немецкие солдаты-факельщики группами по два-три человека ежедневно ″выходили на работу″, методично, дом за домом, поджигали из огнемета здания. Никто в городе не оказывал сопротивления… Утром, 24 сентября 1943 года на трех мотоциклах промчались в сторону Лопатней солдаты-факельщики. Как оказалось, всего девять человек сожгли весь город. Это были последние оккупанты. В этом огне сгорел и наш дом.
К началу августа все документы к отъезду были готовы, и 24 августа 1945 года бабушка пустилась со мной в обратный путь, в СССР. Бабушке было 68, а мне 5 лет. Из этого путешествия в моей памяти отложилось два эпизода. Дорога до вокзала в Варшаве по разбитой улице Маршалковской, которую мы проделали на телеге. Не было ни одного целого дома, груды осыпавшихся кирпичей. Особенно меня поразили металлические каркасы домов, искореженные и стоящие под углом. А ведь всего год назад мы там гуляли и сидели в кафе. Из памяти исчезли вагоны, пересадки. Но я хорошо запомнила вокзал станции Клинцы. Молодой офицер помог бабушке вынести вещи из вагона. Холодный, темный перрон. Бабушка держит меня за руку, в другой руке узелок с моей шубкой, шапкой и муфтой. К нам подбегает какой-то парень и вырывает из рук бабушки узелок и убегает. Бабушка что-то кричит, но его и след простыл в темноте.
Появляется мама. Она уже была в Клинцах, куда вернулась в июне 1945 года.
Я после возвращения из Польши отличалась от других детей, меня приучили здороваясь делать реверанс, всегда на платье одевали фартучек с кармашком для носового платка, на бытовом уровне разговаривала и рассказывала стихи на трех языках: польском, немецком и русском. Дети из знакомых семей просили, чтобы к ним в гости поиграть приходила иностранная девочка. Бабушке удавалось сохранить это воспитание до 1 сентября, пока я не пошла в школу».
Жизнь в Клинцах после войны
«Отец вернулся с фронта 28 сентября 1945г. Через неделю он устроился работать на тонкосуконную фабрику имени Ленина на Стодоле и почти сразу же получил комнату, там же, на Стодоле. В одном из домов «Ленинского поселка». От дома, где мы жили до школы, было минут пять ходьбы.
Вот этот дом, в котором мы жили с октября 1946 года до осени 1947 года: последнее окно справа на втором этаже. Дом стаял на окраине Стодола, за ним шло картофельное поле. По ночам туда приходили голодные волки и выли. Отец ходил встречать мать после вечерней смены с палкой.
Весной 1947 года нашей семье выделили не полностью сгоревший дом, взамен сожженного немцами на этом же поселке. На месте нашего довоенного дома, который сгорел полностью, уже поставили финский дом для руководства ТЭЦ. Выделили строительный материал для восстановления и осенью мы в него переехали. Эти дома заходились на отрезке улицы от улицы Калинина до плотины. Мы же жили за плотиной, после электростанции, на улице Электроцентральная (сейчас – ул.Мира). Окна домов поселка не выходили на улицу, а были от нею отгорожены невысокими заборами – палисадниками.
Эта фотография сделана в 1956 году, так выглядела улица поселка. Дома стояли на берегу озера и огороды выходили к воде, у каждой семьи была своя лодка, мостки для полоскания белья и купания. Напротив улицы был небольшой сосновый бор.
Школьные годы
В 1946 году я пошла в 1 класс 3-й средней школы. Школа находилась на Стодольской площади, в одноэтажном деревянном здании, расположенном недалеко от новой школы, построенной в 1956-57 годах. Класс отапливался печкой-буржуйкой, топил её инвалид войны, который через определенное время заходил в класс и подкладывал дрова, даже во время урока. В его обязанности также входило ходить по коридору школы и колокольчиком звонить в конце и начале урока.
Мою первую учительницу звали Валентина Даниловна. Она была беженкой из Ленинграда, в Клинцах она получила похоронку на мужа и сообщение, что их дом разбомбили, и от квартиры ничего не осталось. Так она с двумя детьми и осталась в Клинцах. Мы её звали «Тинь-Динь», быстро и просто. Она же звала нас своими цыплятами. В классе около печки было теплее, чем в дальнем от нее углу, поэтому учительница постоянно пересаживала учеников, кто сидел ближе к печке на последние ряды и так, через определенное время весь класс приходил в движение. С 1-го по 4-й класс мы учились только в первую смену. Самый приятный момент наступал на большой перемене. Учительница приносила поднос со стаканами чая, а дежурный раздавал каждому по сдобной булочке. Это было прекрасное угощение, за которое, кстати, родители ничего не платили.
Осенью 1947 года наша семья переехала в дом на поселке у озера, и я ходила в школу через плотину приблизительно минут двадцать. Путь от школы до дома на поселке проходил всегда по одному и тому же маршруту. Выйдя из школы, переходили площадь, не опасаясь попасть под машину, т.к. городского пассажирского транспорта тогда еще не было, частных автомобилей тоже, иногда проезжали грузовые машины на суконную фабрику или кожевенный завод.
Учителя были обязаны посещать учеников по вечерам, чтобы проверять условия жизни и условия для подготовки домашних уроков, а уроки примерно до 1950 года я готовила при керосиновой лампе. Однажды вечером учительница пришла и к нам, на улице был мороз больше 20 градусов. Она посмотрела условия, как я готовлю уроки, отец предложил угостить её чаем, но она стала отказываться, т.к. её ждут на улице дети. Мой отец бросился на улицу и принес на руках девочку лет пяти, а мальчик с трудом передвигал ноги от холода. Они, оказывается, стояли около нашего дома на морозе, оба одеты были очень легко. Отец категорически отказывался их отпускать, пока они не отогреются, покормили их и напоили чаем. Не смотря на тяжёлые времена, в обществе преобладали скромность и культура.
Как только ложился снег, уроки физкультуры проводились с 1 по 10 класс на лыжах. В школе была большая кладовая лыж, заведовал ею мужчина, участник войны — инвалид без ноги. Сначала учительница начальных классов во время урока физкультуры приходила с нами в эту кладовую и нам выдавали лыжи с мягкими креплениями, потом это делал учитель физкультуры. Тем ученикам старших классов, у которых были успехи в лыжном спорте, выдавали лыжи с жесткими креплениями и ботинками, которые закреплялись за ними на весь лыжный сезон.
В 1950 году начальная школа закончилась, и я пошла в 5 класс. Учились мы во вторую смену. За каждым классом были закреплены свои помещения (классы), а учителя по различным предметам приходили туда на занятия. Добавилось обязанностей дежурному. Он был обязан приходить к учительской и забирать наглядные пособия, чаще всего это были карты по истории и географии. И только в старших классах у учителей по химии и физике были свои кабинеты. Классным руководителем у нас была Беззубенко, она только закончила педагогический институт попала к нам по распределению, преподавала математику. Она была отличным педагогом и хорошим человеком.
Эта фотография сделана в сентябре 1953 года. На краю фонтана сидят я и моя одноклассница Лиля Оробей, а в середине наша классная руководительница Беззубенко.
В наш цыплячий класс добавили переростков, которые не ходили в школу во время оккупации. они были старше нас на 2-3 года. Парни ходили с ножами, а у некоторых было оружие. Они нам, малышам, угрожали, чтобы мы молчали, что видели у них оружие. В том числе доставалось и мне. Учиться они не хотели, пререкались с учителями, отказывались выходить из класса по требованию учителя, а когда те пытались их вывести сопротивлялись и даже дрались. У выхода из школы собиралась толпа этой шпаны, рассказывали, что они избивали неугодных им парней и подвергали девочек (поговаривали и молодых учительниц) сексуальным домогательствам. К весне 1951 года это всё как-то незаметно прекратилось. Исчезли из класса отъявленные хулиганы, из школы выходили не через толпу, а спокойно
Я училась ровно по всем предметам, ни один из них не выделяя. Все учителя ко мне очень хорошо относились. Конфликт у меня был только с учительницей немецкого языка. Она мне постоянно снижала оценки, считала, что у меня неправильное произношение. Бабушка моя даже ходила с ней разговаривать, объясняла, что мы говорим в семье на немецком и это баварский диалект. Так у меня в аттестате и стоит «хорошо» по немецкому языку. Еще одна «четверка» по русскому языку, моя беда состояла в том, что я писала в сочинениях такие сложные фразы, что иногда допускала синтаксические ошибки. Когда на выпускном вечере учительница литературы спросила, куда я хочу поступать, и, узнав, что в технический ВУЗ, просила меня писать сочинение самыми простыми предложениями, потому что здесь основное грамотность, а не литературный стиль.
Самой близкой подругой была Люба Ильютенко, она училась в параллельном классе. Мы с ней поддерживали отношения до 90-х годов, пока не наступили тяжелые времена. Она вышла замуж и переехала в Москву, бывая в Москве я часто останавливалась у нее.
После окончания 8-го класс, часть учеников из нашего класса ушли из школы, либо по семейным обстоятельствам, надо было идти работать, чтобы помогать семье, либо их не взяли в 9 класс из-за плохой успеваемости. Костяк класса остался и нам добавили из других классов.
Как проводили свободное время
Пока училась в 5 – 8 классах, свободное время проводила с подругами, зимой постоянно ходили на каток, чаще всего после школы сразу, т.к. по вечерам там собиралась взрослая молодежь, было неуютно и даже опасно.
Летом днем обычно ко мне приходили подруги, т.к. у нашего дома был участок, примыкающий к озеру, заканчивался он небольшим лугом, на котором мы загорали, и был выход к озеру, там был плотик, с которого мы купались или катались на лодке. Лодки (плоскодонки) были у многих жителей поселка. По вечерам летом ходили гулять в парк Щорса. Там на танцплощадке играл духовой оркестр. Мои подруги танцевали примерно до 9 часов вечера, пока не появлялась взрослая молодежь. Я никогда не бывала на танцплощадке, потому что в оркестре играл мой отец, который не приветствовал танцы, как таковые. Духовым оркестром руководил Бельский. Бельские были известная музыкально-артистическая семья в Клинцах.
Летом 1954 года резко изменились интересы, в нашем девичьем обществе появились парни, возникли первые детско-юношеские симпатии, образовалась группа, с которой стали проводить время по вечерам. Местом встречи была лодочная станция. Мы там собирались, пели песни под гитару. В основном это были военные песни и «В Кейптаунском порту». Гитара была после войны большая редкость. В нашей компании гитары была у парня, который учился с нами до 8 класса, а когда все перешли в 9 класс, ему пришлось пойти работать, но он остался в нашей компании. Звали его Михаил, и его любимой была песня «Мишка», очень хорошие голоса были у Вили Удалой, Вити Василенко, и у гитариста.
Иногда мы собирались вечером на противоположном от поселка берегу озера, берег был высокий и в одном месте был спуск к воде. На этом берегу жили Киселевы, Василенко. Когда стояла тишина, звук далеко раздавался и сигналом для меня была песня «Темная ночь» Виктор Василенко выходил на берег и начинал её петь, а я садилась в лодку и переплывала озеро. На берегу разводили костер, парни заготавливали палочки, и мы жарили хлеб на костре.
Иногда на Стодол приходила Лиля Оробей, которая жила на Скачке, и тогда мы всей толпой вечером шли её провожать. Зимой в основном катались на коньках на стадионе всей компанией, т.к. с нами были парни, то катались и по вечерам. Когда озеро замерзало, было еще одно развлечение. У кого-то были сани-розвальни и иногда по воскресеньям, в хорошую погоду, вся компания усаживалась на крутом берегу в эти сани и катились вниз, долетали до середины озера, а потом со смехом тащили сани опять наверх. Сил хватало на один-два спуска.
Поселок у Стодольского озера
На поселке жили более 30 семей. В соседнем доме (у нас была общая территория со стороны входа с улицы Мира, бывшая Электроцентральная) жила семья Картавченко. Потомки этой семьи и сейчас живут там.
Через дом в сторону ТЭЦ жила семья Бураковых, все поколения нашей семьи с ними дружили. Еще до войны моя бабушка Генриетта дружила со старшей Бураковой, к сожалению, не помню её имени. Именно она нам помогала, когда мы вернулись в город после войны. Ей бабушка оставила какие-то ценные вещи, которые она сохранила. У нее было двое детей: сын и дочь. Сын работал в Туркмении, руководил научно-исследовательским институтом овцеводства. Дочь жила с матерью и дружила с моей матерью. А я уже дружила с её дочерью – Ларисой Бураковой (в замужестве – Мартыненко). Она тоже закончила 3 среднюю школу, затем педагогический институт. Она была директором 1 средней школы (гимназии) в Клинцах. К сожалению, недавно она скончалась.
Стодол
Через площадь напротив школы находилось здание городской Дома культуры, до революции это было здание Дворянского собрания. В здании был отличный актовый зал, где показывали кино. В первые годы после войны показывали трофейные фильмы с участием Марики Рёкк. Сеансы были обычно по воскресеньям. В те годы суббота была рабочим днем.
Редко у кого были часы, ручные вообще были большой редкостью, только у тех, кто привез трофейные. Все жили по фабричному гудку. Гудки давала суконная фабрика имени Ленина и кожевенный завод «Красный гигант». На кожевенном заводе моя мать проработала 37 лет, с перерывом в 2 года во время войны. Сразу за клубом начинался забор, за которым находился парк фабрики. Скорее это был сквер, забор был только со стороны улицы Ворошилова, вход в любое время был открыт, пройдя его наискосок можно было выйти на улицу за клубом. Часто весной и осенью мы гуляли по парку и делились девичьими секретами.
На противоположной стороне улицы стоял особняк фабриканта Барышникова, очень красивое здание. Еще в 1956 году в нем находился детский дом. Часто домой шла с подругами из этого детского дома. Все воспитанники учились в нашей школе.
Между зданием магазина и проходной Кожзавода был проход — спуск к озеру, дорога была мощеная. В 60-е годы завод расширился, и дорога от площади на Стодоле увеличилась. Чтобы дойти до дома надо было пройти вдоль озера, пересечь плотину ТЭЦ, наискосок от проходной ТЭЦ стоял многоэтажный дом, в котором был небольшой магазин, а за ним начинались одноэтажные дома поселка.
На Стодоле в большом кирпичном доме в начале поселка был продовольственный магазин. Там можно было купить черный хлеб одного сорта, ни белого хлеба, ни булок в продаже не было. Витрины были забиты рыбными консервами в огромном ассортименте, в том числе была и икра. За прилавком стояли бочки с селедкой разного посола, а также бочки с квашеной капустой разных видов. Также можно было купить сахар, мука продавалась по талонам, крупа была только манная, рис можно купить по случаю, других круп не было. Промышленные товары можно было купить только в центре.
На берегу озера, не доходя до плотины, находилось еще одно место — водная станция, именно на ней мы проводили летом много времени. Снимок сделан весной 1956 года на водной станции – одноклассники, девушка – моя подруга Лида Киселева. Водная станция представляла собой настил на сваях, с небольшим дощатым домиком, где хранились весла к лодкам на станции были лодки и вышка для прыжков, на фоне которой и сделана фотография.
В 1956 году я закончила учебу в школе и поступила в институт на специальность «инженер- электромеханик». В Клинцах стала бывать только на каникулах, а когда начала работать, то еще реже.»
Заключение
Мы с большим удовольствием публикуем воспоминания В.А.Стародубцевой о её жизни, о судьбе её родственников, о послевоенных Клинцах. Это настоящая живая история, которую мы должны сохранить для наших потомков. Это ведь не просто история одной конкретной семьи, это история города, а значит и часть истории страны. Люди жили в суровых послевоенных условиях, но жили полной жизнью, влюблялись, создавали семьи, рожали детей, восстанавливали разрушенный войной город.
Семейные воспоминания – это неосязаемые фрагменты истории, рассказ о судьбах наших предков, соединяющий нас с прошлым. Но перенеся их на страницы бумаги или экрана они становятся физическим воплощением жизни предшествующих поколений. Читая воспоминания других людей, мы узнаем целую историю жизни, полную любви, потерь, побед и трагедий. Это выражение уважения к людям, которые раньше жили в нашем городе. Это способ почтить их память, сохранить истории их жизни и передать их следующим поколениям.
Рассказ Валерии Александровны — прекрасный пример того, как одна статья «Хроноскопа» приводит нас к другой статье в продолжении темы. Значит и работа нашего проекта не напрасна.
© Михаил Воронков
