Философ и публицист, потомок старинного княжеского рода Евгений Николаевич Трубецкой (1863 – 1920) до революции никак не пересекался с Клинцами и, скорее всего, не мечтал об этом. Не держал здесь заводов и фабрик, не владел местными угодьями и не выступал с балкона перед многолюдной аудиторией посадских жителей. Однако, в сентябре 1918 года, как написали бы в позапрошлом веке, он «волею судьбы» целых три дня провёл в нашем городе.
Евгений Николаевич прославился не столько высоким титулом или громкой фамилией, сколько своей научной и общественно-политической деятельностью. В 1897 году он получил степень доктора государственного права. Преподавал в Императорском Московском университете. С 1905 года активно участвовал в политической жизни страны. Входил в состав Государственного совета Российской империи. «Гамлет русской революции, — так высказался о нём граф С. Ю. Витте. При этом Трубецкой не слыл ярым революционером-нигилистом, но и к монархии, которую называл «сосудом дьявола», не испытывал симпатий. Его взгляды можно назвать либерально демократическими. Как и всё прогрессивное общество, он приветствовал отречение царя от престола, а вот дальнейшие события воспринял в штыки.
После Октябрьского переворота 1917 г., оппоненты большевиков думали, что леворадикальные группировки долго не продержатся у руля. В конце концов, все, и те же самые большевики, ждали созыва Учредительного собрания. С момента роспуска «Учредиловки» и расстрела мирной демонстрации в её поддержку надежды на демократическое управление государством улетучивались с каждым днём.
Коммунисты не собирались упускать власть из рук. Весь 1918 год РКП(б) и её соратники наводили «революционный порядок» силовыми методами. Вместе с инакомыслящими под «раздачу» попали так называемые «классовые враги». Пять клинцовских торговцев (Балакирев, Гинзбург, Долгов, Балакин, Кулаков) в феврале 1918 г. были взяты в заложники с целью выкупа анархо-коммунистами. В крупных городах пролетарский беспредел выглядел изощрённее и масштабней.
Принятое Советом народных комиссаров 5 сентября 1918 г. постановление «О красном терроре» полностью узаконило репрессивные меры. Трубецкому могли припомнить и аристократическое происхождение, и кадетское прошлое и членство в Высшем Церковном Совете. Для самой маргинальной части вооруженного пролетариата одно только слово «князь» или «профессор» уже резало слух и становилось поводом судорожно хвататься за винтовку.
Евгений Николаевич решил не рисковать своей жизнью и 11 сентября 1918 года подался из первопрестольной в Киев, куда со всей центральной России стекались многие несогласные с политикой большевиков. Маршрут на Украину пролегал через Брянск, Унечу, Клинцы, Гомель.
«Переезд был не из лёгких, так как теплушка была переполнена, – вспоминал Трубецкой. – Ноги и руки должны были замереть в том положении, в какое я попал в Москве; двигаться было почти невозможно. Ночью я почувствовал тяжесть, давившую меня на грудь; я попытался освободиться, но ворчливый женский голос запротестовал: «какой вы непоседа». Это девица спала у меня на груди и извинялась тем, что «приняла меня за чемодан». А в то же время ко мне на плечо периодически падала голова спящего юноши…» (Кн. Е. Н. Трубецкой, «Из путевых заметок беженца», 1919 г.).
Конечно же, на первом месте была безопасность, а не комфорт. В вагоне второго класса на этом же поезде революционные солдаты конфисковали у пассажира тридцать с лишним тысяч рублей. Теплушку, в отличие от купе не проверяли патрули и даже не спрашивали билеты и документы.
Атмосфера «народного вагона» несколько обескуражила нашего героя. И всё же путешествие это, по выражению князя, было «поучительно и интересно», все «неприятности дороги с избытком окупились». Как-никак Евгений Николаевич был философом и относился ко всему происходящему соответствующим образом.
«Другое вознаграждение за неудобство – те разговоры, которые мне пришлось слышать. В теплушке упраздняется различие между «буржуем» и «демократом». Там всякий признаётся простонародьем за своего. Разговоры ведутся без всякого стеснения. Поэтому для ознакомления с народным настроением путешествия в теплушке черезвычайно ценны.
От Москвы до Брянска разговоры велись преимущественно на политические темы. Ругали на все лады большевиков. И что всего замечательнее, у них не оказалось ни одного защитника. Был тут и матрос, пользовавшийся большим успехом и очаровавший всех девиц. Он присоединился к обличителям большевиков. Его стали укорять: «вот вы, матросы, этих мерзавцев посадили». Но он не смутился: «ну, что ж – мы их посадили, мы же теперь должны их скинуть».
Прежде чем оказаться в Клинцах, Трубецкой ночь провёл в компании крестьян на постоялом дворе города Брянска. Следующая остановка была в Унече.
Станция Унеча в период германской оккупации 1918г. на несколько месяцев превратилась в этакую «столицу» контрабандистов и спекулянтов Полесской железной дороги. Через неё в голодающую Россию для последующей перепродажи на чёрном рынке ввозилось продовольствие, а на Украину переправляли свои богатства те, кто бежал от советской власти.
«Тут я сразу попал в атмосферу спекуляции на беженцах.
Всё местечко промышляло перевозом беженцев через границу. Меня поразил тот факт, что промысел ведётся совершенно открыто. На станции железной дороги к пассажирам обращались крестьяне возчики с предложением доставить в Клинцы. Разговоры об этом велись громко – большевики видимо не наблюдали. Я пошёл отыскивать в Унече того еврея, который мне был рекомендован, как главный организатор переездов. Но его в Унече не было: по-видимому, и он был вынужден бежать на Украину, — зато оказалось, что перевозом промышляют другие обыватели – евреи и русские; было много частных домов, превратившихся в постоялые дворы. Хозяева брали с постояльцев большие цены и рекомендовали возчиков, знавших как провезти мимо большевиков. Мне указывали одного специалиста, который устраивал переезды под охраной матросов, сопровождающих подводы».
С первых чисел мая 1918 года, по условиям взаимных договорённостей германских и советских военных, Клинцы и Унечу разделяла демаркационная линия. Оба населённых пункта стали приграничными форпостами новообразованных государств. Первый относился к Украине, второй – к территории юной страны Советов. Границу на этом участке контролировали заставы красноармейцев (со стороны РСФСР) и кайзеровские войска (со стороны Украинской державы).
На нейтральной полосе хозяйничали разного рода шайки разбойников. Как следует из немецких источников, солдаты 106 полка ландвера жаловались на невозможность отличить, кто из нападавших кому принадлежит – Красной армии, партизанам или бандитам. Кроме откровенно уголовных группировок вдоль демаркационной зоны запросто могли «пастись» эсеровские повстанческие отряды Демидова, Романова и Кутузова, которые действовали в Суражском уезде и не подчинялись большевикам.
Беженцы, перевозившие с собой немало ценностей, регулярно становились лёгкой добычей для нечистых на руку солдат и разномастных банд. Тут на выручку приходили местные контрабандисты-проводники, обещавшие за вознаграждение (примерно 250 рублей с человека) доставить клиента по ту сторону кордона в целости и сохранности. Каждая телега с нелегалами за 40 вёрст пути приносила 1000 рублей дохода.
Именно так и попал Евгений Николаевич Трубецкой из Унечи в соседние Клинцы.
«Нас собралось около одного такого постоялого двора целых девять подвод под водительством проводника, знавшего, где в данную минуту стоят большевицкие сторожевые посты и, как их объехать…
Большевиков мы действительно не встретили и обыскам не подвергались. Это обстоятельство, как мне кажется, не только познаниями нашего главного проводника, но и общим сочувствием населения. Думаю, впрочем, что сочувствие относилось не столько к беженцам, сколько к выгодному промыслу своих односельчан-возчиков. Всякий встречный крестьянин давал им указания – в какой деревне есть и в какой нет солдат-большевиков. Расценка этих показаний, впрочем, была неодинакова. Когда к нашему обозу пристал крестьянин, усердно утверждавший нас съехать с поля и углубиться в лес, чтобы скрыться от большевистских взоров, наши возчики его отогнали: по их словам, он хотел «навести на нас комара», т.е. просто на просто на шайку разбойников, которые промышляли беженцами несколько иначе…
Когда встречный мужик возвестил, что «большевиков всех проехали, теперь герман пошёл» — все лица вдруг просияли, так как путешествие было далеко не безопасно. Нам казалось, что большевикам трудно не заметить нашего большого поезда из девяти подвод, скрипевшего шагом и нагруженного богатой кладью, так как с нами ехало именитое купеческое семейство из Москвы. К тому же один из попутчиков – еврей, дрожавший от страха, утешал нас рассказами о том, как большевики в Унече его сорокалетнего заарестовали и заставили рыть окопы, да о том, как к нему вторглись в дом грабители в масках, которые истязали его и его жену».
Самый опасный отрезок был пройден. До Клинцов оставались считаные километры, но пассажиров обоза ждала ещё одна неприятная встреча – на этот раз уже с германской пограничной заставой. Предположительно она находилась недалеко от села Робчик.
Хорошо зная педантичное отношение немцев к своим обязанностям, нелегалы боялись, что в случае поимки их арестуют и вернут обратно к красным. Невозмутимыми оставались лишь извозчики и проводник.
«В стране, занятой «германом», было тоже черезвычайно интересно; тут мне пришлось наблюдать первые симптомы нравственного разложения, передававшегося от нас германской армии.
Дело было к вечеру. «Когда увидите огонёк в лесу, — предупреждал нас встречный мужик, — вы на него не езжайте. Это германская сторожка будет. Там вас обыщут да задержат; лучше, не доезжая до сторожки, сверните влево».
Так мы и собирались поступить. Увидав сторожку, мы попытались свернуть влево, но как раз у перекрёстка были остановлены криками «Halt» (Стой) немецкого часового. Ехавшие в передней телеге хотели откупиться семьюдесятью пятью рублями, но немец запротестовал. «Сосчитайте сами, — говорил он, — вас девять подвод, по 15 рублей с каждой – стало быть с вас следует ровно сто тридцать пять рублей»…
Крестьяне-возчики наблюдали эту сцену с довольным выражением сочувствующих знатоков дела. «Надыть покормить германа», — говорил один, а степенный мужик с окладистой бородой тут же наставительно заметил: «вы, барин, не смотрите на германа – Россия их образует, все выучатся воровать понемногу; вот как взятки уж берут».
Впоследствии меня поражал широкий масштаб этого немецкого взяточничества».
Телеги с беженцами прибыли в Клинцы поздно ночью. Все постоялые дворы и гостиницы оказались заняты такими же мигрантами.
Во время тщетных поисков жилья путники встретили немецкого офицера, который сопроводил их на ночлег во двор военной комендатуры. Выбора другого не было – «ясновельможные особы» кое-как расположились на досках под открытым небом. Под утро князь настолько замёрз, что ему было уже не до сна. Остаток ночи он коротал, беседуя с германскими солдатами о Ленине, большевиках, о бессмысленной и заметно поднадоевшей всем сторонам войне. «Бог весть, кто победит, — говорили уставшие бойцы. – Возможно, что все народы Европы работают в пользу желтых».
«Когда на другой день я понял, что придётся ещё переночевать в Клинцах после бессонной ночи на дворе, я стал усиленно искать ночлега, но все поиски были безрезультатны. Тут выручила из беды счастливая случайность. Иду по улице, вижу маленький, чистенький и уютный домик, одноэтажный, в четыре окна по улице, а на завалинке сидит чья-то добрая душа с мужем и кучей детей и голубыми глазами на меня смотрит. Я почуял, что тут найду приют и обратился к доброй душе за советом, как и где найти ночлег, рассказав о наших скитаниях. Муж «доброй души» стал отговариваться трудностью найти помещение. А она вдруг строго на него посмотрела: «ты не знаешь, где найти комнату, а я вот знаю, пожалуйте к нам переночевать, милости просим».
Мы вошли в ослепительной чистоты «гостиную», которая была нам отведена. Передняя стена вся сплошь до потолка была увешана иконами с горящими перед ними лампадками. Это было жилище почтенного старообрядческого семейства. Всё там дышало благолепием, честностью и добротою. Отношение к нам было в высшей степени сердечное и ласковое. Тогда как в других местах и нас, и других беженцев обдирали, как могли, здесь наоборот, трудность при расчёте заключалась в том, что хозяева, которые для нас стеснили себя, как только могли, опасались взять с нас лишнее».
В условиях дорожных мытарств дом обычной старообрядческой семьи показался Трубецкому спасительным райским островком. Нигде больше на своём пути в Киев он не сталкивался с подобным.
Заработки на бедственном положении соотечественников повсеместно вошли в норму. Совесть, как и границы алчности, терялись за пеленой войны, голода и политических противостояний. В том же Гомеле всего лишь за рекомендацию свободной комнаты извозчики брали 30 рублей при том, что сам «клоповник» без постельного белья стоил 50 «целковых». По сути, такой бизнес мало чем отличался от промыслов грабителей с большой дороги в прифронтовой зоне и взяточничеством на пограничных постах.
«Так обижали беженцев на каждом шагу. Попадаясь всегда в расставленные для них сети, словно мухи к паукам, многие из них в дороге тратили всё, что имели и доезжали до места буквально без гроша».
Трёхдневное пребывание в Клинцах надолго отложилось в памяти князя. Как ни странно, про местных «рвачей» он ни словом не обмолвился, отдав предпочтение в своих «Заметках» необычайно тёплому приёму семьи клинчан. Для мыслителя из династии Трубецких скромная, казалось бы, услуга четы старообрядцев повлияла на видение будущего нашей страны.
«После всего утомительного путешествия нескольких дней – эти лампадки, образа, возня кучи детей да сочувствующие добрые лица производили удивительно успокоительное впечатление. Среди всеобщего разложения, мерзости воровства, эксплоатации и всяческой нечистоты вдруг этот уголок старой России, сохранивший Божий мир и Божию благодать. И кажется, всё будущее России зависит от того, много или мало в ней уцелело таких неведомых людям, но Богу ведомых уголков».
© Павел Чирков
