Этот дом редко попадал в кадры праздничных демонстраций. Фотографы все больше захватывали в ракурс Дом советов или Дом пионеров, пока его не снесли в середине восьмидесятых. А зря — героя нашего сегодняшнего рассказа можно без преувеличения включить в топ самых красивых зданий города.
Этот дом, на углу Пушкинской и Октябрьской, уже давно в числе солистов прекрасного архитектурного ансамбля центра Клинцов. Но будем справедливы, творение неизвестного архитектора все же не обделяли вниманием — понимали, клинцовский «небоскреб» прекрасно презентует город: хоть на открытках или спичечных коробках, а тем более в каталоге павильона Брянской области на ВДНХ в середине 50-х годов.
Взгляды притягивали и притягивают не только его размеры, но и бесспорная красота во многом уникального для города архитектурного стиля — постконструктивизма.
Прямо напротив, через дорогу, стоит его старший брат — Дом рабочих. Яркий пример конструктивизма, функционального и напрочь лишенного каких-либо украшательств (барельеф на здании появится после войны).
В 1932 году в СССР произошла тотальная архитектурная реформа, пристрастия Сталина к классической архитектуре теперь играли гораздо бо́льшую роль, чем прославляемая в 1920-е целесообразность и «пролетарская аскетичность форм». Советские зодчие оперативно пересматривали свои взгляды и держали руку на пульсе желаний хозяина Кремля. От списанного вчистую конструктивизма все же кое-что позаимствовали. «Ни одна эпоха не обладала в такой полной мере этим правом на монументальность, как наша», — провозглашал советский искусствовед Давид Аркин. Главной архитектурной формой остается куб — наиболее устойчивый объем, символ покоя и порядка. Стороны куба, квадраты, заполняли поверхности стен, превращаясь в оконные проемы (очерченные выступающими рамками, напоминавшими классические кессоны ), вентиляционные отверстия на чердаках, декоративные элементы, рельефные вставки.
Постконструктивизму все еще была характерна конструктивистская «угловатость», но квадратам и кубам придавалось еще больше монументальности. По сути он скорее напоминал архитектуру ар-деко 30-х. Многие исследователи прямо «подсвечивают», что наш постконструктивизм не что иное, как «русское ар-деко». Мы также склоняемся к этому мнению. В первой половине 1930-х архитекторы во всем мире стремились к монументальности, подчеркивая незыблемость и мощь госкорпораций и коммерческих компаний — основных заказчиков того времени. СССР в 30-е годы транслировал те же идеи и визуализировал их в архитектуре.
Образцы советского ар-деко выдавали столица и мегаполисы, но и города поскромнее, вроде наших Клинцов, двигались в русле нового течения с оглядкой на финансовые возможности. В 1935 году, 90 лет назад, администрация завода имени Калинина решает заложить на углу улиц Карла Либкнехта (Октябрьская) и Пушкинской дом для рабочих и руководства своего предприятия. На тот момент там стоял старинный двухэтажный домик, на первом этаже которого располагалась лавка Балакина. По наследству ее заполучил Долгов и по воспоминаниям клинцовского краеведа П.М. Храмченко торговал различными бакалейными товарами: хлебом, мукой, крупами и колбасами.
Дома по стороне улицы были расселены и снесены. Автора проекта здания история пока умалчивает. Вполне вероятно, что приложил к нему руку известный в Клинцах архитектор Гринберг, автор Дома советов и рабочих. По мнению знатока брянской архитектуры Евгении Семеновны Ильченко им вполне мог быть и кто-то из местных.
Началось строительство, которое затянулось по ряду причин на долгие годы. Строили в то время не особо шустро. К очередным праздникам рапортовали «уже совсем скоро, вот-вот», но приближалась новая дата, проходил еще один отведенный срок, а новоселья все откладывались.
в 1940 году местный «Труд» поинтересовался делами затянувшейся стройки. Преамбула настраивала на позитивный лад.
«В новом жилом доме завода Калинина будут комфортабельные, исключительно удобные квартиры. Дом рассчитан на 100 комнат или 28 3-комнатных и 4 четырехкомнатные квартиры. К услугам жильцов — ванные, отличные кухни, водопровод, внутри комнат в специальной нише устраиваются полотняные шкафы. Дом строится уже пять лет. В этом году он должен быть сдан в эксплуатацию. За последний месяц стройка значительно продвинулась вперед. Наполовину закончены штукатурные работы, началась отделка фасада, внутренние плотничные и столярные работы. Коллектив строителей прилагает все усилия, чтобы закончить строительство. На стройке не хватает материалов. К сожалению, трест «Клинцысукно», контролирующий строительство, не проявляет заботы, он не помогает добиваться получения остродефицитных материалов от Главшерсти. И горисполком удивительно спокойно относится к трудностям стройки. Коммунальная комиссия горсовета до сих пор этим не занималась. Новый жилой дом должен быть сдан в этом году во что бы то ни стало».
Прораб И. Козлов с десятником Н. Влащенко обеими руками были «за» скорейшую сдачу объекта. Хватало рабочих рук, исправно работали кран-укосина, растворомешалка и комбинированный станок для столярных работ. Не хватало одного — материалов. Прораб сетовал: «Сейчас нуждаемся в цементе, извести, пиломатериалах, канализационном оборудовании. Перспективы получения весьма неопределенные».
Вторил ему и монтер по сантехническим работам Г. Горбенок: «Несвоевременное поступление материалов — фасонных частей, труб не позволяет нам полностью развернуть монтажные работы. Мы стремимся использовать все возможности для заготовки деталей на месте. такие дефицитные для нас детали, как крестовины, тройники и другие мы изготавливаем на месте».
Главбух стройки П. Борздыко со своего фланга обрисовывала проблему. Сметная стоимость дома — Один миллион 298 тысяч рублей. Песок, глину добывали на месте, что сэкономило некоторые суммы. К тому же строительные леса шли в дело, что также снижало себестоимость работ. Однако, всю экономию пожирала затяжка строительства. Содержание одного административно-хозяйственного аппарата обходилось в 32-40 тысяч рублей ежегодно.
Упреки в адрес «Клинцысукно» понять можно. Но карманы местных текстильщиков тоже были не бездонные. К тому же, озабочены они были строительством жилья и для своих работников. Проект попроще, но все в том же стиле постконструктивизма, более активно реализовывался на углу улиц Свердлова и Урицкого (пр. Ленина). Большинству клинчан этот дом известен как общежитие «хмызни», а тогда, в конце 30-х годов, жилое здание строилось специально для рабочих ленинской фабрики. На фотоснимке «Труда» мы видим очень симпатичное сооружение с открытыми угловыми лоджиями, балконами по фасадам и входную группу, так напоминающую магазин «Молоко» у собрата с Пушкинской улицы.
В 60-е, а может еще и раньше, вход с перекрестка исчез, лоджии кое-как были застеклены, но еще оставались балконы, которые все еще сохраняли ритмический рисунок фасадов. Вскоре пропадут и они. Здание окончательно утратит изначальный облик и превратится в нечто скучное и унылое.
Ни в 40-м, ни в 41-м году дом Калинзавода так и не был достроен. Два года оккупации он простоял в том же состоянии, в каком его и застали фашисты — с частичной внутренней отделкой, с неподключенными коммуникациями и прочими недоделками. После освобождения города первым делом взялись за восстановление фабрик и заводов. Уже после победы придет очередь и жилого долгостроя . В конце 40-х клинчане наконец-то въехали в долгожданные квартиры и коммуналки.
О жизни дома в 50-е годы, так сказать изнутри, нам рассказал друг нашего проекта Феликс Симоновский-Кукуй.
«В этот дом меня привезли из роддома в начале июля 1949 года. Здесь я прожил семнадцать лет с перерывом примерно в три года (с 1950 по 1952). Родители рассказывали, что первые годы наша семья занимала одну, самую маленькую по площади комнату в трехкомнатной коммуналке. С нами в квартире проживали еще две семьи. Но уже к 1953 году одна из соседских семей выехала и нам предоставили вторую комнату, большей площади.
Это был мой дом. Дом, в котором жила моя семья. Родительский дом. В детстве, особенно, — это многое значит. Дом, где живут твои мама с папой (а с 1954 года, и сестра) и твои друзья; там, где твои игрушки, книжки, твоя кровать. Дом, куда ты возвращаешься после школы; там, где находится твой письменный стол и твое пианино. Квартира с балконом, с видом на перекресток улиц Карла Либкнехта и Пушкинской, с которого я любил наблюдать с высоты третьего этажа за жизнью улицы. Двор со сквером, в котором стояли лавочки и беседка, были высажены деревья и кусты сирени, а посередине была разбита большая круглая цветочная клумба. Дeтская площадка с качелями, горкой, каруселью и песочницей. Спортивная площадка с двумя столбами по бокам, на которые можно были натянуть сетку для волейбола, а по краям стояли столбы с сетками для баскетбола. Сараи, где жильцы хранили дрова для топки кухонных печек и титанов для нагрева воды, расположенных в ванных комнатах.
В этих сараях также разрешалось держать живность, такую, как например, свиньи или кролики, что некоторые соседи по дому и делали. Так, частично, решалась продовольственная проблема. Я думаю, если показать современному ребенку или даже подростку процесс забивания свиньи, этот вид может вызвать глубокий шок. Да сейчас никому и в голову не придет показывать такое ребенку, особенно городскому. Может разве в далекой глубинке. А для нас это было, своего рода, развлечением. И, насколько я помню, не вызывало какие-либо глубокие душевные травмы.
Многие соседи держали кур. Яйца и мясо были хорошим подспорьем в еде. Тем более, что выбор продуктов в магазинах был не широк. Подходил срок и кур надо было забивать. Но у нас была одна моя любимая курица, которую я вырастил, получив в подарок от родителей цыпленка. Я не согласился и категорически не разрешил ее резать. Куры у нас появлялись, выкармливались, неслись, а когда приходило время — забивались. И только моя любимица прожила всю свою куриную жизнь и скончалась от старости.
В общем, это был целый мир для меня в детские, а затем — в подростковые годы.
Расскажу о нашей квартире. После возвращения с заводом имени Калинина из эвакуации мой отец получил комнату в трехкомнатной квартире, расположенной в третьем подъезде на третьем этаже дома для работников завода по улице Пушкинской, 31. Квартира состояла из трех отдельных комнат, две из которых можно было соединить, заменив один из стенных шкафов на дверь, соединяющую эти комнаты, а также, так называемой, прихожей, кухни, ванной комнаты и туалета. Перед входом в последние два помещения находился небольшой коридорчик. В квадратной прихожей площадью примерно 10-11 кв. метров было пять дверей, ведущих в три жилые комнаты, кухню и коридорчик, соeдинявший прихожую с ванной и туалетной комнатами.
Площади внутренних помещений были небольшие. Жилые комнаты имели площади приблизительно, 12, 17 и 18 кв. метров, кухня — 10-11 кв. метров, ванная примерно 5 кв. метров и туалет — около двух квадратов. А вот высота потолков в квартире была приличной — больше 3 метров. У самой большой комнаты квартиры был выход на балкон, с видом на стоящий напротив по улице Пушкинской Дом рабочих. Я не помню хороша ли была звукоизоляция внутри квартиры, но думаю, что не очень, поскольку все внутренние стены были деревянные и покрытые штукатуркой, поверх которой наносился либо цветной накат, либо наклеивались обои. Окна были двойные с неплотными деревянными рамами, поэтому обе рамы на окнах на зимний период затыкались ватой, конопатились замазкой и поверх этого, заклеивались полосами бумаги c помощью крахмального или мучного клея. Только так можно было сохранять тепло.
После войны, в 50-х годах, все квартиры, насколько я помню, были коммунальные, за исключением квартиры расположенной в первом подъезде, где проживала семья директора завода имени Калинина Быховского. В трех из четырех подъездов четырехэтажного дома было по восемь трехкомнатных коммунальных квартир, по две на каждом этаже. В третьем подъезде на первом этаже была одна квартира, но в силу архитектурной особенности в этом подъезде было пять жилых этажей. И на пятом этаже была расположена восьмая квартира подъезда. Поскольку дом имел форму буквы «Г», часть квартир одной из сторон третьего подъезда занимали угол дома. Эти коммуналки, расположенные со второго по четвертый этаж были пятикомнатные. Пятый этаж был мезонином и возвышался над основным корпусом.
По длине всего дома над верхними этажами находился чердак, на который был выход из каждого подъезда. А под первым этажом находились подвальные помещения. Подвалы под первым и вторым подъездами были разделены на отсеки деревянными перегородками. Каждый такой отсек принадлежал отдельной квартире и использовался для хранения картофеля и овощей, запасаемых на зимнее время. В третьем подвале находилась котельная, которую топили углем. Так что дом наш имел модное теперь автономное отопление. Четвертый подвал использовали как склад продуктов для кухни (поначалу, рабочей, а в последствие — городской) столовой, расположенной на первом угловом этаже дома.
В 60-е помещение столовой на углу было переоборудовано под молочный магазин. Продукты для столовой, как я уже говорил хранились, в подвале под 4-м подъездом. Привозил их возчик дядя Вася на телеге, запряженной лошадью по кличке Рыбка. Иногда дядя Вася позволял мне взять вожжи и поработать возницей. Лошадь была умная и управлять ею было несложно, даже мне, маленькому мальчику.
С годами, в 1960-х, коммунальные квартиры постепенно расселялись. А тем, кто оставался, улучшали за счет этого жилищные условия, отдавая освободившиеся комнаты.
Соседи по коммуналкам редко конфликтовали. Хорошо помню только один момент. Соседка с верхнего над нами этажа постоянно заливала нас водой, поэтому потолок на кухне у нас всегда был в желтых разводах. Претензии и увещевания ни к чему не приводили. Но в конце концов она съехала куда-то и проблема решилась сама собой.
В доме все друг друга знали, почти все работали на одном заводе. Мирно уживались начальники и подчиненные, руководство и рядовые рабочие. В нашей квартире, помимо моей семьи проживали две супружеские пары: Михаил и Лидия Хейфецы, и Василий и Клавдия Зябкины. Первую семью я помню плохо. Глава семьи работал, кажется в отделе снабжения завода. Они переехали, выстроив свой частный дом году в 1953, и отцу предоставили освободившуюся комнату. А в следующем году в нашей семье появился еще один человек — у меня родилась сестра.
Вторая семья прожила еще лет шесть, до начала 1960-х годов. Василий Зябкин был рабочим. У них была дочь моложе меня года на два-три, потом родился еще мальчик, но, к сожалению, умер совсем маленьким. Мне было тогда лет 6-7 и у меня в памяти осталось удивление: оказалось дети тоже могут умирать. Отношения между нашими семьями были ровные, никаких споров, а тем более скандалов я не помню. Завод в послевоенные годы продолжал строить дома для своих работников. В один из таких вновь выстроенных домов, расположенным по улице имени Парижской Коммуны, в самом начале 60-х годов переехала семья Зябкиных.
А нашей семье завод предоставил освободившуюся комнату. Отцу, для того, чтобы получить третью комнату, было предложено отработать после рабочего дня на стройке новых домов для работников завода. Этим он и занимался по вечерам и во время очередного отпуска. Заводу в конце 50-х или начале 60-х годов была выделена земля на окраине города, тогда это называлось «за Спартаком», по дороге на Чемерну. Там строились одноэтажные, так называемые жактовские дома (по-моему, это слово происходило от «жилищно-кооперативное товарищество»), предназначенные для проживания двух семей.
Отец привлек и меня к этой работе. Это был мой первый «взрослый» рабочий опыт. Доверили мне прибивать гвоздями к деревянным стенам «дранку»- тонкие деревянные скрещенные полоски, предназначенные для удержания наносимого цементного раствора (штукатурки), который затем, после окончательного высыхания покрывался масляной краской.
Память сохранила имена и фамилии большинства моих ровесников, соседей по дому. В основном, это были мальчики, и только две девочки, с которыми я учился в музыкальной школе. Разница в годах в этом возрасте имела большое значение. «Взрослые» игнорировали «малышню», и разница в возрасте в один год уже имела значение. Что уж говорить о двух- или трехлетней разнице.
Играть во дворе с друзьями у меня лично времени много не было: в четыре года я начал заниматься игрой на фортепиано, а это занимало с каждым годом все больше и больше времени. Потом началась еще и общеобразовательная школа, а с ней пришли домашние задания. Позже я начал посещать различные кружки в городском Доме пионеров. Кроме того, я много времени посвящал чтению художественной, а потом и технической литературы, которую набирал в трех библиотеках, включая школьную, детскую городскую и заводскую. Больших домашних библиотек среди круга общения моих родителей и ребят, у которых я бывал дома в гостях, я не припомню. У нас в доме было несколько десятков книг. Поэтому основную литературу, которую я прочел до 17 лет я брал в библиотеках.
Тем не менее, конечно, находилось время для дворовых игр: футбол, прятки, «догонялки», игры с монетками. Очень популярна была игра в цурки-палки. Как и все, наверное, мальчишки, жившие в то время, мы навещали соседние дворы, оставшиеся после войны развалины, лазали по крышам домов. Особенно была популярна крыша нашего дома. Может быть потому, что с нее можно было увидеть большую часть города и окрестностей, а может быть и потому, что залезать на эту крышу строго не разрешалось комендантом (да, была и такая должность!) дома.
Наш быт был похож на быт других семей, как мне кажется. Конечно, были семьи победнее, но были семьи более состоятельные. Необычайным событием было приобретение одной семьей в нашем подъезде телевизора КВН. Это был телевизионный приемник с маленьким экраном (примерно 15 на 10 см). К нему приставлялась линза в виде резервуара специальной формы, заполненный водой. Смотреть телевизор приходили многочисленные соседи так, что набивалась целая комната народу. Просмотр телевизионных программ с весьма ограниченным репертуаром — новости, спорт и какой-нибудь концерт — пользовался огромной популярностью.
Думаю, что наша семья была по доходу где-то посередине. Обстановка в квартире была довольно скромной: кровать родителей с панцирной сеткой и железными спинками, покрашенные масляной краской, одностворчатый фанерный одежный шкаф (с дополнительной узкой створкой, за которой помещались полки), грубо сколоченная деревянная тахта, на которой спал я, туалетный столик мамы, этажерка для книг и стенной шкаф для белья и домашних вещей.
Когда мы получили вторую комнату, в ней появился диван с валиковыми подлокотниками и высокой спинкой, круглый раздвижной обеденный стол со стульями, сервант Хельга, подаренный нам братом матери, и пианино фирмы Forster Leipzig, купленное по случаю. Оно было скомбинировано с механическим фортепиано фирмы Pude Berlin. Вещей и одежды было немного. И не только в нашей семье. Выбор в промтоварных магазинах и магазинах, продающих одежду и обувь был невелик. А стоимость товаров, видимо, велика для среднего обывателя. Но выход был. Люди заказывали одежду и обувь у частных портных и сапожников.
Периодически жители дома устраивали субботники по уборке двора и сквера, занимавшего часть двора. Это был очень красивый и ухоженный тенистый скверик размером примерно 40 на 20 метров, в котором были высажены деревья и кусты сирени, а по центру находилась большая цветочная клумба. В скверике размещались скамейки для отдыха и была выстроена большая деревянная беседка. В начальной архитектуре дома во двор было предусмотрено два въезда: один с улицы Карла Либкнехта в виде арки и второй — в виде металлических ворот со стороны улицы Пушкинской. В 60-х годах, арка была застроена с обеих сторон и в образовавшемся помещении был организован детский клуб, где детвора занималась в различных кружках.
До сих пор с особой теплотой вспоминаю Клинцы и свой дом, с которым связано столько доброго и хорошего».
За десятилетия дом на Пушкина, 31 стал по настоящему родным для целых поколений клинчан. Многие из них уже ушли, как ушли навсегда беседка в уютном дворе, скверик с черемухой и дядя Вася со своей Рыбкой… Не так давно с фасада навсегда исчезло еще одно напоминание об ушедших безвозвратно временах — легендарная вывеска «МОЛОКО» на кинескопах от старых ламповых телевизоров. Переживать утраты, вспоминать с благодарностью прошлое и жить дальше. Так уж устроена жизнь людей и домов.
© Вячеслав Федоров © Феликс Симоновский — Кукуй
